§ 150-206

§ 151

Если лести священнослужителей удается развратить государей и сделать из них тиранов, то тираны, со своей стороны, обязательно развращают и вельмож, и народы. Когда управляет властитель несправедливый, бездушный, не имеющий никаких добродетелей, не знающий никакого другого закона кроме своей прихоти, нация обязательно должна развратиться. Разве этот властелин станет терпеть рядом с собой честных, просвещенных, добродетельных людей? Нет, ему нужны лишь льстецы, поддакиватели, подражатели, рабы, низкие и раболепные души, которые могут приспособиться к его вкусам; его двор распространяет заразу порока в низших сословиях. В государстве, глава которого развращен, все мало-помалу должно развратиться. Уже давно говорят, что государи приказывают делать все, что делают они сами.

Религия, далекая от того, чтобы быть уздой для государей, позволяет им впадать без боязни и угрызений совести в заблуждения, столь же пагубные для них самих, как и для наций, которыми они управляют. Обман какого бы то ни было человека никогда не проходит безнаказанно. Скажите государю, что он – бог, он тотчас же поверит, что у него нет ни к кому никаких обязанностей. Лишь бы только его боялись, тогда он не станет заботиться о том, чтобы его любили; он не станет признавать ни правил, ни связей со своими подданными, ни обязанностей в отношении этих последних. Скажите этому государю, что он должен отчитываться в своих действиях лишь перед самим богом – и тотчас же он станет действовать так, как будто бы он действительно не должен ни перед кем отчитываться.

§ 152

Просвещенный государь понимает свои настоящие интересы; он знает, что его интересы связаны с интересами народа, коим он правит, он знает, что государь, управляющий лишь жалкими рабами, не может быть ни великим, ни могущественным, ни любимым, ни уважаемым; он знает, что справедливость, благодеяния, бдительность дадут ему гораздо больше прав над людьми, чем сказочные права, якобы сошедшие с неба, он чувствует, что религия полезна только для священников, но бесполезна обществу, которое она часто приводит в потрясение, что ее нужно сдерживать с целью помешать ей вредить. Наконец этот государь знает, что для того, чтобы царствовать со славой, необходимо создать хорошие законы, самому показать пример добродетели и не основывать свое могущество на лжи и призраках.

§ 153

Служители религии старательно сделали из своего бога страшного, прихотливого и изменчивого тирана; он должен быть таким, чтобы приспособиться к их интересам, способным меняться. Бог, если бы он был справедливым и добрым без примеси прихоти и разврата, бог, который постоянно обладал бы качествами честного человека либо кроткого государя, никогда бы не подошел своим служителям. Священникам полезно, чтобы перед их богом дрожали, потому что в этом случае станут обращаться к ним за средствами успокоения от этих страхов.

Ни один человек не бывает героем в глазах своего лакея. Поэтому неудивительно, что бог, одетый своими священниками таким образом, чтобы причинять страх другим, редко внушает страх им самим и в очень малой степени влияет на их собственный образ действий. Поэтому мы видим, что священники во всех странах ведут себя очень свободно; под тем предлогом, что этого требует слава божья, они повсюду истребляют нации, унижают души, сводят на нет промышленность, сеют раздор. Честолюбие и алчность во все времена были господствующими страстями духовенства, повсюду священник ставит себя выше государей и законов: повсюду он занимается исключительно тем, чего требуют его надменность, корыстолюбие, деспотический и мстительный характер; повсюду он подменяет искуплениями, жертвоприношениями, церемониями и таинственными обрядами, одним словом – прибыльными для него церемониями, общественно-полезные добродетели.

Дух захватывает, и разум стынет при виде смешных обрядов и жалких средств, изобретенных служителями божьими в разных странах для того, чтобы очистить души и сделать небо милостивым к народам. Здесь отрезают кусочек крайней плоти у ребенка, для того чтобы он этим заслужил божье благоволение; там ему выливают воду на голову, чтобы омыть его от грехов, которые он никак еще не мог совершить; то ему велят погрузиться в реку, вода которой обладает силой смыть всяческие скверны; то ему запрещают определенные кушанья, употребление которых не замедлит вызвать гнев небес; в других странах предписывают грешнику периодически приходить к священнику, который частенько бывает еще большим грешником, и признаваться в своих грехах и так далее, и т. п.

§ 154

Что сказали бы мы о шарлатанах, которые, выходя каждый день на базарную площадь, стали бы нам превозносить качество своих снадобий, говорили бы, что действие этих снадобий бесспорно лечит болезнь, в то время как мы находили бы у самих лекарей те же немощи, которые они лечат у других? Большое ли доверие будем мы иметь к рецептам этих шарлатанов, кричащих изо всех сил: принимайте наши лекарства, они действуют наверняка, они вылечивают всех, кроме нас самих? Что бы подумали мы, увидев, что эти самые шарлатаны всю свою жизнь жалуются, что их лекарства не производят никогда никакого действия на больных, принимающих эти лекарства? Наконец какое представление получили бы мы об уме простолюдина, который, несмотря на все эти откровенные признания, не переставал бы очень дорого платить за лекарства, бесполезность коих доказывается решительно всем? Священники подобны алхимикам, отважно заявляющим, что они обладают секретом делать золото, в то время как у них едва ли найдется одежда, чтобы прикрыть их наготу.

Служители религии беспрерывно декламируют об испорченности века и громко жалуются на то, что их уроки дают малые результаты, в то самое время как они уверяют нас, что религия – это лекарство от всех болезней, настоящая панацея против всех бедствий человеческого рода. Эти священники сами серьезно больны, но люди, несмотря на это, продолжают посещать их лавочки и верить их божественным противоядиям, которые, по их собственному признанию, не вылечивают никого!

§ 155

Религия, особенно у современных народов, завладев моралью, совершенно затемнила ее принципы. Она сделала людей антиобщественными в силу исполняемых ими обязанностей; она заставила их сделаться бесчеловечными ко всем инакомыслящим. Богословские споры, одинаково непонятные для обеих партий, ожесточившихся друг против друга, потрясали империи, вызывали революции, губили государей, опустошали всю Европу; эти презренные раздоры не могли потухнуть даже тогда, когда их заливали реками крови.

После исчезновения язычества народы возвели в религиозный принцип стремление каждый раз приходить в бешенство, как только они увидят появление некоего воззрения, которое кажется их священниками противным святому учению. Последователи религии, которая проповедует, казалось бы, лишь милость, согласие и мир, показывали себя более свирепыми, чем людоеды либо дикари всякий раз, когда доктора богословия подстрекали их к истреблению братьев. Нет такого преступления, которого не свершили бы люди, желая угодить божеству либо умилостивить его гнев.

Представление о страшном боге, которого рисуют в своем воображении деспотом, обязательно должно сделать злыми его подданных. Страх порождает рабов, а рабы трусливы, низкопоклонны, жестоки и считают, что им все разрешено, когда они хотят либо заслужить благоволение, либо избегнуть гнева своего господина, которого они боятся. Лишь свобода мысли может дать людям величие души и человечность. Понятие же о боге-тиране может сделать из них только рабов, мерзких, гнусных, вздорных и нетерпимых.

Всякая религия, предполагающая быстро раздражающегося, ревнивого, мстительного, обидчивого в отношении своих прав и этикета бога, такого ничтожного, что он может оскорбляться высказываемым о нем мнением, такого несправедливого, чтобы требовать от всех одинаковых понятий о его сущности, – такая религия обязательно должна быть несправедливой, антиобщественной, кровожадной. Поклонники подобного бога не хотят поверить, что они, не совершая преступления, могут перестать ненавидеть либо хотя бы уничтожать всех тех, на кого им указывают как на противников их бога; они думают, что жить в добром согласии с бунтующим – значило бы вызвать неприязнь их небесного монарха. Разве любить то, что бог ненавидит, не значит самому подвергнуться его неумолимой ненависти?

Гнусные гонители и вы, мракобесы-людоеды! Разве вы не чувствуете постоянно безумие и несправедливость вашего нетерпимого характера? Разве вы не видите, что человек не является властелином своих религиозных воззрений, своего легковерия либо неверия, как не является властелином языка, которому научился с детства и коего не может изменить? Разве сказать человеку, чтобы он стал мыслить так же, как и вы, не то же самое, что пожелать, чтобы иностранец выражался так же, как и вы? Разве наказывать человека за заблуждение – это не значит наказывать человека за то, что он воспитан не так, как вы?

Если я не верю в бога, то разве можно изгнать из моих мозгов доводы, поколебавшие мою веру? Если бог дал человеку свободу осуждать себя на адские мучения, зачем же вы мешаете ему? Разве вы благоразумнее либо мудрее бога, за попранные права которого хотите мстить?

§ 156

Нет ни одного верующего человека, который, в зависимости от своего темперамента, либо не ненавидел бы, либо не презирал бы, либо не жалел бы последователей всякой другой секты. Господствующая религия (которая всегда является религией государя и армии) всегда дает чувствовать свое превосходство крайне жестокими и несправедливыми способами более слабым сектам. Истинной терпимости нет еще на земле; повсюду поклоняются ревнивому богу, причем каждая нация считает, что этот бог является лишь ее другом с исключением из этой дружбы всех остальных наций.

Всякий народ хвалится, что лишь он один поклоняется истинному богу, всеобъемлющему богу, царю всей природы. Но когда начинаешь анализировать этого царя мира, то убеждаешься, что каждое общество, каждая секта, каждая религиозная партия либо группка делает из этого столь могущественного бога плохого государя, заботы и блага которого распространяются лишь на малое число подданных, которые одни лишь претендуют на право пользования его милостями, ни в коем случае не раздаваемых им никому другому.

Основатели религий и священники, которые их поддерживают, видимо намереваются отделить свои нации, путем своих учений, от всех остальных наций; они хотят по определенным признакам отделять свое собственное стадо; они дали поклонникам богов, враждебных другим богам, свои верования, догматы и церемонии; они уверяют повсюду, что другие религии нечестивы и отвратительны. С помощью такого недостойного обмана эти честолюбивые мошенники полностью овладели умами своих последователей, сделали последних антиобщественными и заставили их смотреть как на отверженных на тех, чьи верования и представления не сходятся с их собственными. Вот как религия добилась ожесточения сердец и навсегда изгнала из них ту привязанность, которую человек Должен чувствовать к себе подобным. Чувства общественности, мягкости, человечности – эти первые добродетели всякой морали – совершенно несовместимы с религиозными предрассудками.

§ 157

Всякая национальная религия создана с целью сделать человека тщеславным, антиобщественным и злым; первым шагом к человечности является разрешение мирно исповедывать верования и мнения, которые подходят ему. Но такое поведение не может нравиться служителям религии, которые хотят иметь право тиранить людей за все до их мыслей включительно.

Слепые набожные государи! Вы ненавидите, преследуете, казните еретиков потому, что уверены, будто эти несчастные не нравятся богу. Но разве не говорите вы, что ваш бог полон благости? Как же вы надеетесь понравиться ему своими варварскими поступками, которые он необходимо должен осудить? Кроме того, кто говорит вам, какие воззрения не нравятся вашему богу? Священники. Но кто гарантирует вам, что ваши священники сами никогда не ошибаются и не хотят ввести вас в заблуждение? Те же священники. Государи! Слушая лишь опасные слова ваших священников, вы совершаете самые жестокие и очевидные преступления, желая угодить божеству.

§ 158

«Никогда, – говорит Паскаль, – не делают зло так объемлюще и весело, как в том случае, когда его делают из ложного принципа» («Мысли Паскаля», XXXVIII). Нет ничего более опасного, чем религия, которая ослабляет узду дикости народа и оправдывает в его глазах самые черные преступления; народ не чувствует себя больше ограниченным в своей жестокости, поскольку он верит, что эта жестокость дозволена его богом, и поскольку ему говорят, что всякое деяние, сделанное во имя интересов бога, становится дозволенным.

Дело касается религии? Следовательно самые цивилизованные народы могут превратиться в настоящих дикарей и считать, что им все позволено. Они выказывают себя более жестокими, когда им кажется, что они будут приятнее богу, дело коего, как они воображают, не может быть поддержано без достаточного пыла.

Все религии мира допускают бесчисленные преступления. Иудеи, опьяненные обещаниями своего бога, присвоили себе право истреблять целые нации. Основываясь на предсказаниях своих богов, римляне, настоящие разбойники, завоевали и разгромили мир. Арабы, воодушевленные их божественным пророком, пошли с железом и огнем на христиан и идолопоклонников. Христиане под предлогом распространения их святой религии сотню раз заливали кровью восточное и западное полушария.

Во всех событиях, благоприятствующих их собственным интересам, называемых ими всегда делом божьим, священники показывают нам всегда перст божий. По этому принципу набожные люди имеют счастье видеть перст божий в восстаниях, в резне, в цареубийствах, в преступлениях, в проституции, в гнусностях, и если только эти вещи способствуют успехам религии, то не упускают случая сказать, что бог пользуется всеми средствами для Достижения своих целей.

Есть ли что-либо, более способное уничтожить всякое представление о морали в человеческих умах, чем уверение, что бог, столь могущественный и совершенный, частенько бывает принужден пользоваться преступлением для достижения своих намерений?

§ 159

Когда жалуются на те ужасы и беды, которые религия столько раз порождала на земле, нам тотчас же отвечают, что эти эксцессы не присущи религии и что они являются печальными следствиями человеческих страстей. Однако мне хочется спросить: кто же спустил с цепи эти страсти? Ясно, что религия; религиозное усердие делает людей бесчеловечными и оправдывает наибольшие подлости. Не доказывают ли эти беспорядки, что религия, вместо того чтобы сдерживать человеческие страсти, лишь закрывает их покрывалом, освящающим их, и что ничто не могло бы быть полезней, чем сдернуть это священное покрывало, которому люди столь часто дают ужасное употребление. От скольких ужасов избавилось бы общество, если бы злых людей лишили этого покрова, столь удобного, чтобы волновать общество!

Вместо того, чтобы поддерживать мир среди людей, священники стали для них фуриями, сеющими раздор. Ссылаясь на свою совесть, они утверждают, что получили от неба право быть вздорными, наглыми и мятежными! Не считают ли себя служители господа обиженными, и не утверждают ли они, что величие божье оскорблено всякий раз, когда государи имеют намерение мешать либо вредить им? Священники напоминают ту сварливую женщину, которая кричит: «к черту! подохни! убей тебя бог!» как только муж протянет свои руки, чтобы защититься от ее ударов.

§ 160

Невзирая на кровавые трагедии, частенько разыгрываемые религией в этом мире, нам непрестанно повторяют, что мораль немыслима без религии. Если бы мы судили о богословских воззрениях по вызываемым ими следствиям, мы были бы вправе заранее сказать, что всякая мораль совершенно не совместима с религиозными воззрениями людей.

Нам говорят беспрестанно: подражайте богу. О! Хорошенькая мораль была бы у нас, если бы мы стали подражать богу! Каков бог, которому мы должны подражать? Бог ли это деистов? Но как же этот бог может служить для нас постоянным образцом доброты? Если он создатель всего, значит он одинаково создал и добро, и зло, которые мы видим в нашем мире; если он создатель порядка, значит он создал и беспорядок, который не должен был бы иметь места без его разрешения. Если он создает, то он и разрушает; если он вызывает к жизни, то он и умерщвляет; если он жалует изобилие, богатство, процветание, мир, то он допускает либо ниспосылает лишения, нищенство, несчастия, войны. Как можно взять за образец беспрестанные благодеяния бога деизма, то есть естественной религии, благоприятное расположение коего к нам разрушается каждое мгновение воем тем, что происходит на наших глазах? Для морали нужна менее зыбкая база, чем пример бога, образ действий которого меняется и которого можно объявить добрым, лишь решительно закрывая глаза на зло, которое он каждое мгновение делает сам либо допускает делать в этом мире.

Станем ли мы подражать Юпитеру, очень доброму, очень великому богу языческой древности? Подражать такому богу – значит взять за образец мятежного сына, отнявшего трон у своего отца и изуродовавшего последнего. Это значит подражать скандалисту, прелюбодею, кровосмесителю, беспутнику, образ действий которого заставит покраснеть всякого здравомыслящего смертного. До чего бы дошли люди при язычестве, если бы они, вслед за Платоном, вообразили себе, что добродетель состоит в подражании богам!

Следует ли подражать богу иудеев? Разве мы найдем в Иегове образец нашего поведения? Это – в действительности дикий бог, действительно созданный для тупого, жестокого и безнравственного народа; это бог всегда гневающийся, внушающий месть, не знающий жалости, требующий резни, грабежа, антиобщественности; одним словом – это бог, образ действий которого не, может служить образцом для честного человека и может найти подражателя лишь в атамане разбойничьей шайки.

Станем мы подражать, стало быть, Иисусу, богу христиан? Может ли этот бог, умерший во имя того, чтобы умилостивить неумолимый гнев своего отца, явить нам пример, которому должны следовать люди? Увы! Мы видим в нем бога, вернее сказать, фанатика, мизантропа, который, погрузившись сам в нищету и проповедуя отверженным, будет учить их быть бедняками, бить и удушать свою плоть, ненавидеть радость, искать страдания, презирать самих себя; скажет им, чтобы они бросили отцов, матерей, родственников, друзей, чтобы следовать за ним. Прекрасная мораль, скажем мы вам! Она несомненно восхитительна; она имеет право называться божественной, потому что она не годится для людей. Но не создана ли эта столь возвышенная мораль для того, чтобы сделать добродетель ненавистной? По этой столь прославленной морали человеко-бога христиан его ученики являются в этом низменном мире истинными Танталами, мучимыми жаждой, которую им никогда не разрешается утолить. Не дает ли нам подобная мораль чудовищного представления о творце природы? Если, как утверждают, он создал все для того, чтобы этим пользовались его создания, то что за причуда запретить им пользование теми благами, которые он создал для них? Разве не является тогда удовлетворение, которого люди беспрестанно жаждут, ловушкой, расставленной богом, чтобы поймать врасплох человеческую слабость?

§ 161

Последователи Христа непрочь были бы, чтобы мы смотрели как на чудо на основание их религии, выказывающей себя во всем прямо противоположной природе, противостоящей всем сердечным наклонностям, враждебной чувственным удовольствиям. Но суровость какого-либо учения делает его более чудодейственным лишь в глазах простонародья. Та же наклонность, которая заставляет почитать непонятные тайны божественными и сверхъестественными, заставляет восхищаться как божественной и сверхъестественной – моралью, непригодной в практической жизни и превосходящей человеческие возможности.

Восхищаться какой-либо моралью и применять ее на практике – две совершенно различные вещи. Все христиане не перестают восхищаться и превозносить евангельскую мораль, но на практике она применяется лишь крохотной кучкой святых, которыми восхищаются остальные люди; эти же последние сами отказываются подражать образу действий святых под тем предлогом, что для этого у них недостает сил либо божьей благодати.

Вся вселенная более либо менее заражена религиозной моралью, основанной на мысли, что для того, чтобы быть угодным божеству, крайне необходимо сделаться несчастным на земле. В разных частях земного шара мы видим кающихся, отшельников, факиров, фанатиков, которые, кажется, глубоко изучили средства истязания в честь существа, доброту которого все прославляют! Религия в сущности своей является врагом человеческой радости и благосостояния. Блаженны нищие, блаженны плачущие, блаженны страждущие, несчастье тем, у кого изобилие и радость. Таковы редкостные открытия, провозглашаемые христианством!

§ 162

Что представляет собой святой во всех религиях? Это человек, который молится, постится, истязает себя, покидает мир, человек который, как сыч, радуется лишь одиночеству, отказывает себе во всех удовольствиях, пугается всякого предмета, могущего отвлечь его хотя бы на миг от фанатических размышлений. Добродетельно ли это? Хорошо ли для самого себя и полезно ли для других существо подобного рода? Не рассыпется ли общество, и не впадут ли люди в состояние дикости, если каждый будет так безумен, чтобы хотеть стать святым?

Совершенно очевидно, что буквальное и суровое применение на практике божественной морали христиан неизбежно вызовет развал наций. Христианин, который пожелал бы стремиться к совершенству, принужден был бы устранить из своего ума все то, что может отвратить от неба – его настоящего отечества; он Должен видеть на земле лишь соблазны, ловушки и возможности погубить себя. Он должен бояться науки, вредоносной для веры, он должен избегать промышленности, как средства стяжания богатств, чрезвычайно опасных в деле спасения; он должен отказаться от чинов и почестей, как средств, способных вызвать у него гордость и отвлечь от заботы о своей душе. Одним словом, возвышенная мораль Христа, не будь она практически неприменимой, разорвала бы все общественные связи.

Святой в миру не более полезен, чем святой в пустыне, святой приносит с собой в мир мрачный, недовольный и часто неугомонный нрав; рвение обязывает его иногда, в согласии с совестью, потрясать общество мыслями либо мечтами, которые тщеславие заставляет его принять за вдохновение свыше. Анналы всех религий полны записями о беспокойных святых, о несговорчивых святых, о бунтующих святых, прославившихся опустошениями, которые во имя вящей славы божьей они причинили в мире. Если святые, живущие в уединении, бесполезны, то святые, живущие в миру, иногда бывают очень опасны.

Суетное желание играть роль, желание прославиться в глазах неразумного народа путем причудливого образа действий обычно образует отличительные черты характера великих святых. Гордость убеждает их в том, что они – выдающиеся люди, сильно возвышающиеся над обычной человеческой натурой, значительно более совершенные, чем другие, любимцы, на которых бог смотрит с гораздо большей приязнью, чем на остальных смертных. Униженность святого обычно является гордостью, гораздо более сконцентрированной, чем гордость обычных людей. Лишь смешное тщеславие может склонить человека к постоянной войне со своей собственной природой.

§ 163

Мораль, противоречащая человеческой природе, ни в коем случае не создана для человека. Но, скажете вы, природа человека развращена. В чем состоит этот разврат, на котором вы настаиваете? В том ли, что у человека имеются страсти? Но разве страсти не являются сущностью человека? Разве не должен он искать, желать, любить все то, что будет либо, как он думает, может быть полезно для его счастья? Разве не должен он бояться либо избегать того, что кажется ему неприятным или гибельным для себя? Зажгите эти страсти во имя полезных вещей; свяжите благополучие человека с этими самыми вещами; отвратите его чувствительными и понятными мотивами от того, что может повредить то ли ему, то ли другим, и вы сделаете его разумным и добродетельным существом. Человек без страстей был бы одинаково безразличен к низости и добродетели.

Священные доктора! Вы повторяете нам ежесекундно, что человеческая природа испорчена; вы кричите нам, что всякая плоть портит свой путь, вы говорите нам, что природа дает нам лишь наклонности к беспутству. В таком случае вы обвиняете вашего бога в том, что он не мог либо не хотел, чтобы эта природа сохранила свои первоначальные совершенства. Если природа развратилась, почему же бог не исправил этого? Христианин тотчас начнет уверять меня, что человеческая природа исправлена; что смерть его бога восстановила ее в неприкосновенности. Как, – возражу ему я, – вы утверждаете, что человеческая природа, невзирая на смерть бога, все еще развращена? Следовательно ваш бог умер зря? Куда делись всемогущество и победа бога над дьяволом, если верно, что последний сохранил еще власть над миром, которым, по-вашему же, он всегда обладал?

Смерть, по христианскому богословию, есть оплата грехов. Это мнение соответствует мнению некоторых варварских и диких наций, воображающих, что смерть человека всегда является сверхъестественным следствием божьего гнева. Христиане верят, будто Христос освободил их от грехов, в то время как они могут видеть, что приверженцы их религии, как и других, умирают.

Говорить, что Иисус Христос освободил нас от грехов, разве не все равно, что сказать, будто судья оправдал виновного, в то время как мы видим этого преступника, посылаемого на казнь?

§ 164

Если, закрыв глаза на все то, что происходит в мире, вы захотели бы положиться на приверженцев христианской религии, то подумали ли бы вы, что явление их божественного спасителя произвело самую необычайную революцию и самое совершенное преобразование в человеческих нравах?

«Мессия, – как говорил Паскаль, – должен был сам произвести на свет великий, избранный народ, святой и особенный; должен был сам руководить им, питать, ввести в страну покоя и святости, возвратить его богу святым; сделать из этого народа храм божий; спасти его от гнева божьего, освободить от необходимости грешить; дать этому народу законы; вписать эти законы в сердце народное; защищать его перед богом; раздавить голову демона и так далее» («Мысли Паскаля», XV).

Этот великий человек забыл показать нам тот народ, над которым его божественный мессия проделал те изумительные действия, о которых Паскаль говорит так напыщенно. Казалось бы, что до настоящего времени такого народа совсем не существовало на земле.

Как только начнешь анализировать нравы христианских наций и выслушаешь жалобы их священников, то вынужден будешь сделать вывод, что их бог, Иисус Христос, проповедовал бесплодно, умер, не имея успеха, что его всемогущие желания еще находят в людях сопротивление, над которым этот бог либо не может, либо не хочет торжествовать. Мораль этого божественного учителя, которой его ученики так сильно восхищаются и так слабо проводят на практике, выполнялась в течение века полудюжиной темных святых, фанатиков и неведомых монахов, которые одни только будут иметь счастье блистать при дворе небесном; все же остальные смертные, хотя и искупленные кровью этого бога, станут добычей вечного огня.

§ 165

Когда человеку приходит охота грешить, он не очень-то думает о своем боге. Больше того, сколько бы грехов ни совершил человек, он всегда льстит себя надеждой, что бог смягчит для него жестокость своих приговоров. Ни один смертный не верит всерьез, что его поведение может осудить его на адские муки. Хотя он боится страшного бога, который заставляет его дрожать, все же всякий раз, когда он бывает сильно искушен, то поддается и видит лишь бога милосердного, представление о коем успокаивает его. Плохо ли он делает? Он надеется, что время исправиться еще не ушло, и обещает себе когда-нибудь покаяться.

В религиозной аптеке имеются вернейшие средства для успокоения совести, – священники во всех странах обладают секретом, как обезоружить гнев небесный. Однако если верно, что божество умилостивляется молитвами, просьбами, жертвоприношениями, покаяниями, то нельзя говорить, что религия обуздывает человеческое беспутство; человечество будет сначала грешить, а затем искать средства для умилостивления бога. Каждая религия, которая очищает и обещает отпущение грехов, если и удерживает кого-либо, то огромное количество людей она воодушевляет на то, чтобы делать зло.

Несмотря на свою неизменность, бог во всех религиях мира является настоящим протеем. Священники представляют его то вооруженным суровостью, то полным милосердия и ласковости, то жестоким, безжалостным, то позволяющим себя легко смягчить покаянием и слезами грешников. Следовательно люди видят бога с той стороны, которая больше всего подходит к их сегодняшним интересам. Всегда свирепый, бог оттолкнул бы от себя своих поклонников либо вселил бы в них отчаяние. Людям нужен бог, гневающийся и умилостивляющийся; если его гнев ужасает несколько трусливых душ, то милость его успокаивает смелых злодеев, которые к тому же считают, что рано или поздно они найдут средства помириться с ним. Если божий суд страшен нескольким робким ханжам, которые в силу своего темперамента и привычки не способны уже к совершению зла, то сокровищница милосердия божьего успокаивает величайших преступников, которые позволяют себе надеяться, что они могут соучаствовать в ней вместе со всеми остальными людьми.

§ 166

Люди в большинстве случаев редко думают о боге или, во всяком случае, не очень заняты этой мыслью. Представление о боге так мало определенно, оно так печально, что может надолго задержаться лишь в воображении нескольких мечтателей, грустных и меланхоличных, которые отнюдь не составляют большинства жителей этого мира. Простолюдин ничего не понимает в представлении о боге; слабые мозги человека из народа становятся в тупик, лишь только он захочет подумать об этом. Деловой человек думает только о своих делах, придворный – о затеянных им интригах, светские люди, женщины, молодежь – о своих удовольствиях: развлечения быстро стирают из их памяти утомительные понятия о религии. Гордецы, скупцы, скандалисты заботливо отстраняют от себя умовоззрения, слишком слабые для того, чтобы противостоять различным их страстям.

Кому же внушает страх представление о боге? Некоторым расслабленным, печальным и разочаровавшимся в этом мире людям; некоторым людям, у которых страсти уже умерли, то ли под влиянием возраста, то ли болезней, то ли ударов судьбы. Религия обуздывает лишь тех, кого темперамент либо действительность уже образумили. Боязнь бога мешает грешить лишь тем, кто этого либо не хочет больше, либо кто не в состоянии уже грешить.

Сказать людям, что божество наказывает преступления в этом мире, значит предвосхитить факт, которому опыт противоречит на каждом шагу. Ничтожнейшие из людей являются обычно судьями мира, и им фортуна дарит свои милости. Отсылать нас в другой мир, чтобы мы убедились в суде божьем, все равно, что отсылать нас к догадкам, чтобы при их помощи разрушить факты, в коих нельзя усомниться.

§ 167

Никто не думает о будущей жизни, когда он сильно увлечен предметами, встречаемыми ими здесь в земной жизни. В глазах страстного любовника присутствие его возлюбленной гасит адское пламя, а ее очарование затмевает все райские удовольствия. Женщина! Ты говоришь, что бросаешь своего возлюбленного ради своего бога! Это значит, что твой возлюбленный больше уже не является таковым в твоих глазах либо что твой возлюбленный бросил тебя и теперь необходимо заполнить пустоту, образовавшуюся в твоем сердце.

Нет ничего более обычного, чем видеть людей гордых, извращенных, развратных и безнравственных, исповедующих некую религию, а зачастую выказывающих даже усердие в интересах этой религии; если они этого еще не делают, то надеются делать когда-нибудь; они оставляют себе религию про запас в качестве снадобья, которое рано или поздно должно будет успокоить их в том зле, которое они еще только намереваются сделать. Кроме того партия святош и священников очень многочисленна, очень действенна, очень могущественна, и совсем не удивительно, что плуты и мошенники ищут ее помощи для достижения своих целей. На это нам ответят, без сомнения, что много честных людей преданы религии искренно и бескорыстно. Но разве прямота сердца всегда сопровождается светом мысли?

Нам указывают большое количество ученых, гениев, которые были привязаны к религии. Это доказывает лишь, что гении могут обладать предрассудками, могут быть малодушными, могут иметь воображение, увлекающее их и мешающее хладнокровно анализировать вещи. Религиозность Паскаля доказывает лишь, что и гений может иметь пункт помешательства и быть слабым, как ребенок, чтобы слушаться голоса предрассудков. Паскаль сам сказал нам, что ум может быть сильным и в то же время узким; обширным и в то же время слабым («Мысли Паскаля», XXXI).

А выше он же сказал: можно обладать здравым смыслом, но не по отношению ко всем вещам, ибо есть люди, обладающие здравомыслием в одних вещах, которые ослеплены, когда подходят к другим вещам.

§ 168

Что такое добродетель с точки зрения богословия? Это, – говорят нам, – согласование человеческих действий с волей божьей. Но что такое бог? Это существо, которое никто не способен понимать и которое поэтому каждый изменяет на свой лад. А что такое воля божья? Это – то, что люди, видевшие бога либо которым бог внушил свою волю, передали нам о божьей воле. Кто же те, кто видел бога? Это либо фанатики, либо мошенники, либо гордецы, словам которых не очень-то следует верить.

Основывать мораль на боге, которого каждый человек рисует себе по-разному, которого каждый творит на свой лад, которого каждый приукрашивает согласно собственному темпераменту и собственным интересам, это, очевидно, значит основывать мораль на прихоти и воображении людей; это значит основывать ее на фантазиях какой-либо секты, группы, партии, думающих, что они имеют преимущество поклоняться истинному богу, чего лишены все прочие.

Устанавливать мораль либо человеческие обязанности на воле божьей – значит основывать ее на воле, мечтах, интересах тех, кто говорит от имени бога без боязни быть когда бы то ни было опровергнутыми. Во всех религиях одним только священникам дано право различать, что нравится и что не нравится богу; можно быть всегда уверенными, что они различают то, что нравится либо не нравится самим священникам.

Догматы, церемонии, мораль и добродетели, предписываемые всеми религиями мира, были явно рассчитаны на то, чтобы расширить власть либо увеличить выгоды основателей и служителей этих религий. Догматы темны, непонятны, страшны и по этому самому способны возбудить воображение и сделать простонародье более послушным воле тех, кто хочет властвовать над ним. Церемонии и обряды доставляют богатство и уважение священникам. Мораль и религиозные добродетели состоят в покорной вере, мешающей рассуждать, в униженной набожности, которая дает уверенность священникам в подчинении их рабов, в горячем усердии к интересам религии, иными словами к интересам этих самых священников. Все религиозные добродетели, совершенно очевидно, служат лишь пользе служителей религии.

§ 169

Когда упрекают богословов в бесплодии их богословских добродетелей, эти ученые мужи напыщенно превозносят милосердие, нежную любовь к ближнему, которую христианство сделало существенной обязанностью своих последователей. Но, увы, что получится из этого мнимого милосердия, когда мы начнем анализировать поведение служителей господа? Спросите их, должны ли они любить своего ближнего либо делать ему добро, если он нечестивец, еретик, неверующий, то есть если этот ближний думает не так, как они. Спросите их, следует ли терпеть мнения, противоположные воззрениям той религии, которую они исповедуют. Спросите их, может ли государь оказать снисхождение тем, кто впал в заблуждения. Их милосердие тотчас же исчезнет, и господствующее духовенство скажет вам, что государь носит меч лишь для того, чтобы поддерживать интересы всевышнего; оно скажет вам, что из любви к ближнему этого последнего нужно преследовать, сажать в тюрьмы, изгонять, сжигать. Вы отыщете терпимость лишь у нескольких священников, которые и сами преследуемы, но которые отбросят в сторону христианское милосердие, когда, они, в свою очередь, смогут преследовать других.

Христианская религия, на заре своей проповедуемая нищими и обездоленными, усиленно советовала давать милостыню, называя это милосердием; религия Магомета также делает милостыню неизбежной вещью. Ничто, без сомнения, так не соответствует духу человечности, как помогать несчастным, одевать голых, протягивать руку помощи тем, кто находится в нужде. Но не было ли бы разве более человечным и милосердным предупредить нужду и помешать увеличению количества бедных? Если бы религия вместо того, чтобы обожествлять государей, учила бы их уважать собственность подданных, быть справедливыми, пользоваться лишь своими законными правами, то не видно было бы в их государствах такого большого количества нищих. Алчное, несправедливое, тираническое правительство умножает нужду; тяжесть налогов порождает упадок духа, лень, бедность, которые в свою очередь дают расцвести воровству, убийствам и другим преступлениям всякого рода. Если бы государи обладали большей человечностью, милосердием, справедливостью, то их государства не были бы населены столькими несчастными, что становится невозможным помочь их бедам.

Христианские и магометанские государства имеют много больниц, просторных и богато содержимых, требующих от нас восхищения набожным милосердием королей и султанов, построивших эти больницы. Но разве не было бы более человечным хорошо управлять народами, доставлять им достаток, развивать и поощрять промышленность и торговлю, дать им уверенность, что именно они будут пользоваться плодами своих трудов, чем давить их под ярмом деспотизма, разорять бессмысленными войнами, доводить их до нищеты, чтобы удовлетворять самих себя невоздержной роскошью и затем строить пышные дворцы, которые могут вместить лишь очень маленькое количество тех, кого они обездолили? Религия своими добродетелями лишь обманывала людей; вместо того, чтобы предупредить зло, она всегда применяла в борьбе с последним лишь бессильные помочь снадобья.

Служители неба всегда могли извлекать выгоду из бедствий других людей; общественное бедствие было, так сказать, их стихией; они повсюду соглашались управлять имуществом бедняков, раздавать милостыню, хранить благотворительные средства. Этим они расширяли и поддерживали во все времена свою власть над несчастными, которые обычно составляют самую большую, самую беспокойную, самую мятежную часть общества. Следовательно величайшие беды превращаются в источник прибыли слуг господних!

Христианские священники говорят нам, что имущество, коим они обладают, это – имущество бедных, и утверждают под этой маркой, что их имущество священно. Вследствие этого государи и народы торопились сосредоточить в их руках земли, доходы и сокровища. Под предлогом раздачи милостыни наши духовные проводники стали крайне богатыми и используют на глазах обедневших наций эти богатства, которые были предназначены только для несчастных; эти последние, далекие от того, чтобы роптать, аплодируют святой щедрости, обогащающей одну лишь церковь, но очень редко способствующей облегчению участи бедняков.

По основам христианства бедность сама по себе является добродетелью, и эту-то добродетель государи и священники велят крайне строго соблюдать своим рабам. Под влиянием этих идей большое количество набожных христиан отказалось по собственной воле от губительных земных богатств, роздало свое имение нищим и удалилось в пустыни, чтобы жить там в добровольной бедности. Но скоро этот энтузиазм, это сверхъестественное желание бедности должно было уступить природе. Наследники бедняков-добровольцев начали продавать набожным людям молитвы и их могущественное заступничество перед лицом божества; они стали богатыми и сильными; таким образом монахи, отшельники стали жить в праздности и под предлогом раздачи милостыни стали нагло пожирать достояние бедняков.

Нищете духа религия всегда придавала наибольшее значение. Основная добродетель всех религий, то есть полезная ее служителям, это – вера. Она состоит из безграничного легковерия, позволяющего верить без проверки всему тому, что толкуют о божестве те, кто заинтересован, чтобы верили. При помощи этой чудесной добродетели священники становятся судьями и справедливости, и несправедливости, и добра, и зла; им очень легко заставлять делать преступления, когда у них является нужда в преступлениях для достижения их собственных целей. Эта предполагаемая вера была источником самых больших преступлений, когда-либо совершенных на земле.

§ 170

Тот, кто первый сказал нациям, что если нанести какой-либо вред людям, то прощения следует просить у бога, умилостивлять его дарами, приносить ему жертвы, – видимо разрушил истинные принципы морали. По этому представлению люди воображают себе, что можно и от царя небесного, как от царя земного, получить разрешение быть несправедливыми и злыми либо, по меньшей мере, прощение того зла, которое они свершили.

Мораль основана на отношениях, нуждах, постоянных интересах обитателей земли. Отношения же, существующие между людьми и богом, либо совершенно неизвестны, либо существуют лишь в воображении. Религия, соединяя бога с людьми, явственно ослабила связи, соединяющие людей между собой. Смертные воображают, что они могут безнаказанно вредить друг другу, давая достаточное удовлетворение всемогущему существу, за которым предполагается право прощать все оскорбления, нанесенные его созданиям.

Разве есть что-нибудь более способное успокоить злодеев и дать им мужество совершить преступление, чем утверждение, что имеется невидимое существо, обладающее правом прощать им несправедливости, хищничество, вероломство, вред, который они могут нанести обществу? Мы видим, как, поощряемые этими гибельными представлениями, наиболее развращенные люди пускаются на величайшие преступления и верят, что загладят эти преступления, взывая к милосердию божьему. Их совесть спокойна, потому что какой-нибудь священник уверил их, что небо безоружно перед искренним раскаянием, бесполезным для мира. Этот священник утешает их именем бога, если только они согласны, в искупление своих грехов, разделить со служителями бога плоды их разбоев, их мошенничеств и злодеяний.

Мораль, связанная с религией, необходимо подчинена последней. В уме набожного человека бог должен быть впереди своих созданий, нужно быть ему более послушными, чем людям. Интересы небесного царя должны быть превознесены над интересами слабых смертных. Но интересы неба – это, совершенно явно, интересы служителей неба; отсюда следует с очевидностью, что во всех религиях священники, под предлогом соблюдения интересов неба либо славы божьей, могут уничтожить обязанности человеческой морали, когда последние не согласуются с теми обязанностями, которые бог вправе налагать на людей. Кроме того тот, кто может прощать преступления, не должен разве иметь права распоряжаться совершением этих преступлений?

§ 171

Нам говорят все время, что без бога не могли бы существовать и моральные обязанности, что людям и даже самим государям нужен законодатель, настолько могущественный, чтобы он мог их обязать делать или не делать что-либо. Моральная обязанность предполагает закон, но этот закон родится из вечных и необходимых соотношений вещей между собой, соотношений, не имеющих ничего общего с существованием бога. Правила поведения людей вытекают из их собственной природы, которую они способны познать, а не из природы божества, о которой они не имеют ни малейшего представления; эти правила обязывают нас, то есть в зависимости от их исполнения нас уважают либо презирают, любят либо ненавидят, мы заслуживаем награды либо наказания, бываем счастливы либо несчастны. Закон, обязывающий человека не вредить самому себе, основан на природе разумного существа, которое вне зависимости от того, каким образом оно произошло и какой будет его судьба в том мире, куда оно уйдет отсюда, по своей сущности вынуждено активно искать счастья и избегать зла, любить удовольствия и бояться страданий. Закон, обязывающий людей не вредить другим и делать им добро, основан на природе разумных существ, живущих в обществе, которое по своей сущности должно презирать тех, кто не делает ему никакого добра, и питать отвращение к тем, кто противодействует его счастью.

Существует ли бог, либо не существует, и, чтобы он ни говорил, если существует, – моральные обязанности людей всегда одинаковы, поскольку природа человеческая неотъемлема от людей и поскольку они являются разумными существами. Разве люди нуждаются в боге, которого не могут познать, в невидимом законодателе, в таинственной религии, в призрачных страхах, чтобы понять, что всякое излишество ведет, совершенно очевидно, к разрушению их организма, что для того, чтобы предохранить себя, необходимо воздерживаться; чтобы заставить других любить себя, нужно им делать добро; что делать людям зло – это значит наверняка навлечь на себя месть и ненависть?

Если бы не было закона, не было бы и греха. Нет ничего более ложного, чем это положение. Достаточно, чтобы человек был тем, что он есть, то есть разумным существом, и тогда он отличит, что именно нравится ему и что не нравится. Достаточно, чтобы человек знал, что и другой человек, подобно ему, существо разумное, и тогда он не сможет не знать, что полезно либо вредно этому человеку. Достаточно, чтобы человек нуждался в себе подобном, и тогда он будет знать, что должен бояться возбуждать в этом человеке недружелюбные чувства по отношению к себе. Следовательно чувствующему и мыслящему существу достаточно лишь чувствовать и думать для того, чтобы узнать, что оно должно делать в отношении себя и других. Я чувствую, и другой человек чувствует, как и я. Вот основание всякой морали.

§ 172

Мы можем судить о качестве морали лишь в зависимости от ее соответствия природе человека. После того, как проверим наше утверждение, мы будем вправе отбросить ее, если найдем противоречащей благу человечества. Каждый, кто всерьез размышлял о религии и ее сверхъестественной морали, каждый, кто верной рукой взвесил ее преимущества и недостатки, должен сделать заключение, что и религия, и ее мораль вредны для человеческого рода и прямо противоположны природе человека.

«Народы к оружию! Надо действовать в защиту вашего бога. Небо оскорблено. Вера в опасности. Долой нечестие! Долой богохульство! Долой ереси!» Пользуясь магической силой этих страшных слов, в которых народ абсолютно ничего не понимает, священники во все времена умели подымать народы, развенчивать королей, разжигать гражданские войны, бросать людей на гибель для получения добычи. Когда случайно начнешь анализировать те важные обстоятельства, которые вызвали гнев небесный и произвели на земле столько опустошений, то находишь, что лишь безумные мечты и причудливые догадки какого-нибудь богослова, который сам ничего в них не понимает, либо требования духовенства порвали все связи общества и выкупали человеческий род в его собственной крови и слезах.

§ 173

Государи этого мира, приобщая божество к управлению их государствами, называя себя его наместниками и представителями на земле, признавая, что от божества получили они свое могущество, по необходимости должны считать его служителей либо соперниками, либо повелителями. Разве удивительно, что священники часто дают чувствовать королям превосходство царя небесного? Разве не давали они знать бренным государям, и притом не один раз, что самая большая мощь обязана уступить духовной силе их мнений? Нет ничего труднее, чем служить двум господам, особенно если эти господа абсолютно несогласны насчет того, что они требуют от своих подданных.

Соединение религии с политикой привело по необходимости к двойственному законодательству в, государствах. Закон божий, разъясняемый священниками, часто противоположен закону государеву, то есть интересам государства. Когда государи проявляют стойкость и убеждены в любви своих подданных, закон божий иногда вынужден соглашаться на то, чтобы приспособиться к мудрым намерениям бренного государя; но чаще государственная власть вынуждена отступить перед божественной властью, то есть перед интересами духовенства. Нет ничего более опасного для государя, чем наложить руку на кадило, то есть чем желание уничтожить злоупотребления, освященные религией. Бог гневается больше всего тогда, когда касаются божественных прав, привилегий, имений и льгот священства.

Метафизические умозрения, то есть религиозные воззрения, людей влияют на их поведение лишь тогда, когда суждения соответствуют интересам. Ничто не доказывает так убедительно этой истины, как образ действий большого количества государей в отношении духовной власти, которой, как мы видим, они очень часто сопротивляются. Разве государь, убежденный в важности и правах религии, не должен по совести считать себя обязанным относиться с уважением к предписаниям священников и смотреть на эти предписания, как будто последние сделаны самим божеством? Было время, когда и короли, и народы вели себя последовательнее и казались больше убежденными в правах духовной власти. Они становились рабами последней, подчинялись ей во всех случаях и оказывались послушными инструментами в ее руках: это «счастливое» время прошло. По какой-то странной непоследовательности мы видим некоторых наиболее набожных государей противящимися предприятиям тех, на кого они должны были бы смотреть как на служителей божьих. Государь, преданный религии и уважающий своего бога, должен был бы беспрестанно простираться ниц перед священниками и смотреть на них как на настоящих государей. Разве есть на земле власть, которая была бы вправе сравнивать себя с властью всевышнего?

§ 174

Хорошо ли обдумали государи, считающие себя заинтересованными в длительном существовании предрассудков у их подданных, следствия того, что сделали и могут еще сделать привилегированные демагоги, имеющие право говорить, когда они хотят, и воспламенять во имя неба страсти многих миллионов подданных? Каких опустошений не могли бы произвести эти святые ораторы, если бы они сговорились внести смуту в государство, как они и делают довольно часто? Нет ничего более тягостного и разрушительного для большинства наций, чем культ их богов. Повсюду служители последних не только составляют первое сословие в государстве, но пользуются также наиболее значительным количеством общественных благ и имеют право взимать вечные налоги со своих сограждан. Какие реальные преимущества эти посредники всевышнего приносят народам, с которых они получают несметные доходы? Что дают они в обмен на получаемые богатства и благодеяния кроме тайн, предположений, церемоний, утонченных вопросов, нескончаемых раздоров, за которые государства должны еще частенько расплачиваться кровью своих граждан?

§ 175

Религия, выдающая себя за наиболее прочную опору морали, лишает последнюю, совершенно очевидно, ее истинных движущих сил и заменяет их воображаемыми движущими силами, непонятными призраками, которые явственно противоречат здравому смыслу и коим никто всерьез не верит. Все уверяют нас, что твердо верят в бога, награждающего и карающего, все утверждают, что они убеждены в существовании ада и рая. Однако видим ли мы, что эти представления делали людей совершеннее либо уравновешивали в уме большинства их самые мелкие интересы? Каждый человек утверждает, будто страшится божьего суда, но следует своим страстям, когда считает себя уверенным, что ускользает от суда людей.

Страх перед невидимыми силами редко так же силен, как страх перед видимыми силами. Неизвестные и отдаленные казни гораздо меньше пугают людей, чем стоящая виселица либо один по-настоящему повешенный человек. Немного наберется придворных, которые так же боялись бы гнева своего бога, как немилости своего государя. Пенсия, титул, лента заставляют забыть и муки ада, и радости небесного двора. Ласки женщины всегда берут верх над угрозами всевышнего. Шутка, анекдот, острота производят гораздо большее впечатление на светского человека, чем все суровые понятия о его религии.

Разве не уверяют нас, что одного хорошего раскаяния достаточно для того, чтобы умилостивить божество? Однако не видно, чтобы это хорошее раскаяние было очень искренним; по крайней мере очень редко можно увидеть, чтобы воры возвращали, даже умирая, те богатства, которые они нажили несправедливо. Люди убеждают себя, несомненно, что они приспособятся к вечному огню, если не смогут обеспечить себя от него. Но с небом можно придти к соглашению. Отдавая церкви часть своего достояния, огромное большинство набожных мошенников умирают спокойными насчет того способа, каким они приобрели богатства в этом мире.

§ 176

По признанию даже наиболее горячих защитников религии и ее пользы, искренние обращения в веру крайне редки и, можно прибавить к этому, совершенно бесполезны для общества. Свет внушает отвращение лишь тем людям, которые внушают отвращение свету; женщина лишь тогда посвящает себя богу, когда свет не хочет ее больше. Ее тщеславие находит в преданности богу занимающую ее роль, которая вознаграждает за былое очарование. Кропотливые обряды позволяют ей убить время; заговоры, интриги, напыщенность, сплетни, усердие к вере доставляют ей средства к славе и почету среди верующих людей.

Если набожные люди обладают способностью нравиться богу и его священникам, то им редко удается нравиться обществу либо быть последнему полезными. Религия для набожного человека – это покров, облекающий и оправдывающий все его страсти, его надменность, его плохой характер, его гневность, его мстительность, его нетерпеливость, его злопамятность. Набожность присваивает себе тираническое превосходство, изгоняющее из обращения кротость, прощение и веселье; она дает право критиковать других, порицать, терзать нечестивцев для вящей славы божьей. Совсем обычное явление – быть набожным и не иметь никаких добродетелей либо качеств, необходимых в общественной жизни.

§ 177

Утверждают, что догма будущей жизни имеет величайшее значение для спокойствия, общества, воображают себе, что без этой догмы здесь не земле ни у кого не было бы мотивов для благодеяний. Нужны ли страхи и басни для того, чтобы дать знать каждому рассуждающему человеку, каким образом он должен вести себя на земле? Разве не видит каждый из нас, что наибольший интерес для него представляет заслужить признание, уважение, благоволение окружающих его существ и воздержаться от всего, что может навлечь на него порицание, презрение и злобу общества? Как бы мало времени ни продолжались празднество, беседа, визит, разве не хочет каждый человек играть приличную роль, приятную для него самого и других?

Если эта жизнь является лишь переходом к другой, попытаемся же сделать этот переход легче, а это может быть только в том случае, если мы будем внимательны к своим спутникам.

Религия, печально занимающаяся своими мрачными мечтами, представляет нам человека странником на земле; из этого она делает вывод, что для более надежного странствия он должен уединяться, отстраняться от всех приятных вещей, которые попадутся на его пути, лишить себя удовольствий, могущих избавить от усталости и дорожной скуки. Стоическая и печальная философия дает иногда советы, так же мало осмысленные, как и религия. Но более разумная философия манит нас рассыпать цветы по всему жизненному пути, отбросить меланхолию и панический страх, связать наши интересы с интересами наших товарищей по путешествию, развлечься весельем и честными удовольствиями от трудов и переходов, на которых мы столь часто находимся в опасности. Эта философия дает нам почувствовать, что для того, чтобы приятно путешествовать, мы должны воздержаться от всего, что могло бы повредить нам самим, и избегать заботливо того, что могло бы сделать нас ненавистными нашим спутникам.

§ 178

Спрашивают, какими мотивами может руководиться атеист для того, чтобы делать добро. У него могут быть мотивы нравиться самому себе, нравиться себе подобным, жить счастливо и спокойно, стать любимым и уважаемым людьми, существование и расположение коих значительно более реальны и изучены, чем существование и расположение существа, которое невозможно постичь. Могут ли те, кто не боится бога, бояться чего бы то ни было? Они могут бояться людей, они могут бояться презрения, бесчестия, наказания и мести законов; наконец они могут бояться самих себя, угрызений совести, которые испытывают все те, у кого совесть заслужила ненависть им подобных.

Совесть – внутреннее свидетельство, которое мы даем сами себе в том, что мы действуем добросовестно, чтобы заслужить уважение либо порицание существ, с которыми мы живем. Эта совесть основана на непосредственном знании людей и тех чувств, которые наши действия должны вызвать в них. Совесть для набожного человека состоит в убеждении, что он нравится либо не нравится своему богу, о коем не имеет ни малейшего представления, темные и сомнительные намерения коего возвещены ему лишь подозрительными людьми, знающими не больше, чем он сам, о сущности божества и редко согласными между собой в том, кто нравится богу и кто не нравится. Одним словом, совесть легковерного человека управляется людьми, совесть коих ложна, а интересы тушат свет разума.

Может ли быть совесть у атеиста? Каковы мотивы, заставляющие его воздержаться от скрытых пороков и тайных преступлений, о которых не знали бы другие люди и за которые закон никогда не мог бы покарать его? Он может быть вполне убежден постоянным опытом, что в природе вещей не существует такого порока, который сам не наказал бы того, кто его совершил. Хочет он сохранить свою жизнь? Он будет избегать всех излишеств, которые способны повредить его здоровью; он никогда не захочет влачить жалкое существование и быть в тягость и самому себе, и другим. Что касается тайных преступлений, он воздержится от них из боязни быть вынужденным краснеть перед самим собой, а от своих глаз никуда не спасешься. Если же он разумен, то будет знать цену уважению, которое честный человек должен иметь к самому себе. Он будет знать кроме того, что неожиданные обстоятельства могут открыть другим его поведение, которое он заинтересован скрыть от них.

Загробный мир не снабжает никакими мотивами делать добро тех, которые не находят сами мотивов в этом мире.

§ 179

«Атеист-теоретик, – скажет нам теист, – может быть честным человеком, но его произведения образуют атеистов-политиков. Государи и министры, не сдерживаемые больше боязнью бога, предадутся без зазрения совести страшнейшим излишествам». Но, каким бы ни предполагать разврат атеиста на троне, разве может этот разврат когда-нибудь быть сильнее и вреднее, чем у стольких завоевателей, тиранов, преследователей, гордецов, распутных придворных, которые, не будучи атеистами и, наоборот, будучи часто очень религиозными, набожными, заставляли стонать человечество под тяжестью их преступлений? Разве государь-атеист может принести больше зла миру, чем Людовик XI, Филипп II, Ришелье, соединявшие религию с преступлением? Нет ничего более редкого, чем государи-атеисты, но нет также ничего более обычного, чем тираны и министры, крайне злые и крайне религиозные.

§ 180

Каждый человек, ум которого способен рассуждать, не может не знать своих обязанностей, не открыть отношений, существующих между людьми, не размышлять о собственной природе, не может не распознавать своих нужд, склонностей, желаний и не понимать того, что необходимо для его собственного благосостояния. Его размышления, естественно, ведут к познанию морали, существенной для тех, кто живет в обществе. Каждый человек, любящий проверять самого себя, изучать, отыскивать основы вещей, не имеет обычно очень опасных страстей; самой сильной страстью его является желание познать истину, и его гордость – в том, чтобы представить ее другим. Философия способна возделывать и сердце, и ум. Разве, с точки зрения нравов и честности, тот, кто мыслит и рассуждает, не имеет явного преимущества перед тем, кто возвел в принцип желание никогда не рассуждать?

Если невежество полезно священникам и притеснителям человеческого рода, то оно крайне пагубно для общества. Человек, лишенный знаний, не может использовать свой разум как следует; человек, лишенный разума и знаний, – дикарь, которого на каждом шагу могут вовлечь в преступление. Мораль, то есть познание обязанностей, приобретается лишь путем изучения человека и его отношений. Тот, кто никогда не рассуждает о самом себе, никогда не узнает истинной морали и шагает по дороге добродетели неуверенными шагами. Чем меньше люди рассуждают, тем они злее. Дикари, государи, вельможи, подонки общества являются обычно самыми злыми из людей, потому что они рассуждают меньше всего.

Святоша никогда не рассуждает, да и остерегается рассуждать. Он боится всякой критики; он следует авторитету, и часто ложная совесть даже делает его святой обязанностью свершить зло. Неверующий рассуждает, он прибегает к опыту и предпочитает его предрассудкам. Если он рассуждал правильно, его совесть просветилась; он находит для свершения добрых дел более реальные мотивы, чем набожный человек, мотивами которого являются призраки и который никогда не слушается разума. Разве мотивы неверующего не достаточно сильны, чтобы уравновесить его страсти? Так ли он ограничен, чтобы не знать наиболее реальных интересов, которые должны были бы его сдерживать? Хорошо! Он будет тогда порочен и зол; но тогда он будет не хуже, не лучше, чем столько верующих людей, которые, несмотря на религию и ее возвышенные предписания, все же применяют такой образ действий, который эта религия осуждает. Нужно ли меньше бояться верующего убийцы, чем убийцы, не верующего ни во что? Разве набожный тиран менее тираничен, чем нерелигиозный тиран?

§ 181

Последовательные люди крайне редки. Воззрения влияют на их поведение потому, что оказываются согласующимися с их темпераментом, страстями, интересами. Религиозные воззрения, судя по каждодневному опыту, производят много зла и очень мало добра; они вредны, потому что слишком часто согласуются лишь со страстями тиранов, гордецов, фанатиков и священников; они не производят никаких действий, так как неспособны противостоять текущим интересам огромного количества людей. Религиозные принципы всегда отбрасываются в сторону, когда они противоречат горячим желаниям людей; тогда, даже не будучи безбожниками, люди начинают вести себя так, как будто они никогда не верили.

Можно ошибиться, если захотеть судить о воззрениях людей по их поведению либо об их поведении по воззрениям. Очень религиозный человек, независимо от антиобщественных и жестоких принципов кровожадной религии, может быть иногда, благодаря счастливой непоследовательности, человечным, терпимым, мягким; но тогда принципы его религии не согласуются с мягкостью его характера. Распутник, скандалист, ханжа, прелюбодей, мошенник часто демонстрируют нам, что у них – наиболее правильное представление о нравах.

Почему они не проводят его на практике? Потому что их темперамент, их интересы, их привычки совершенно не согласуются с возвышенными теориями. Суровые принципы христианской морали, которые столько людей считают божественными, лишь очень слабо влияют на поведение тех, кто проповедует их другим. Не говорят ли они нам ежедневно, чтобы мы делали то, что они проповедуют, и не делали так, как они это делают?

Последователи религии особенно часто называют неверующих развратниками. Вполне возможно, что у многих неверующих беспутные нравы; эти нравы вытекают из их темперамента, а не из их воззрений. Но что общего имеет их поведение с воззрениями? Разве безнравственный человек не может быть хорошим доктором, архитектором, геометром, логиком, метафизиком, мыслителем? Ведь человек с беспорочным поведением может быть невеждой во многих вещах и очень плохо рассуждать. Когда дело касается истории, для нас маловажно, кто создал ее. Не судите же о людях по их воззрениям ни о воззрениях по людям; судите о людях по их поведению, а об их воззрениях – по их согласованности с опытом, разумом, пользой для человеческого рода.

§ 182

Каждый рассуждающий человек быстро становится неверующим, потому что рассуждения доказывают ему, что богословие – это лишь цепь призраков; что религия противна всем принципам здравого смысла; что она вносит оттенок лжи во, все человеческие знания. Чувственный человек становится неверующим потому, что видит, что религия, далекая от того, чтобы сделать людей более счастливыми, является первоисточником величайших беспорядков и постоянных бедствий, от которых страдает человечество. Человек, который ищет благосостояния и спокойствия для себя, критически подходит к религии и выходит из заблуждения относительно нее потому, что находит столь же неудобным, как и бесполезным, проводить жизнь в страхе перед призраками, созданными для того, чтобы пугать баб либо детей.

Если иногда распутство, никогда не рассуждающее, ведет к безверию, то человек с установившимися нравами имеет достаточно законные основания анализировать свою религию и выбросить ее из своего ума. Слишком слабые, чтобы внушить страх злодеям, в которых пороки пустили глубокие корни, ужасы религии сокрушают, мучат, подавляют воображение беспокойных людей. Души людей мужественны и деятельны? В таком случае они быстро скинут с себя ярмо, которое они носили со стоном. Души людей слабы и боязливы? В таком случае они будут нести это ярмо всю свою жизнь; они постареют дрожа от страха или, по меньшей мере, будут жить в подавляющей неуверенности.

Священники сделали своего бога существом столь злым, свирепым, способным навести тоску, что очень мало людей в мире не хотели бы в глубине души, чтобы этот бог не существовал. Никогда нельзя жить счастливо, когда все время дрожишь от страха. Вы, святоши, почитаете страшного бога? Конечно вы ненавидите его, вы хотели бы, чтобы он не существовал. Разве можно не хотеть небытия либо уничтожения господина, представление о котором лишь мучит человеческий ум? Черные краски, употребляемые священниками для живописания божества, возмущают сердце заставляют его ненавидеть и бросить это божество.

§ 183

Если страх создал богов, то лишь страх и поддерживает их власть над умами смертных; их так приучили дрожать при одном упоминании имени божества, что оно стало для людей призраком, домовым, букой, который мучит их и представление о котором отбивает у них мужество даже хотеть избавиться от этих мучений. Они боятся, что невидимый призрак поразит их, если хотя бы на мгновение они перестанут его бояться. Набожные люди слишком боятся своего бога, для того чтобы искренно любить его; они служат ему, как рабы, которые, не имея возможности ускользнуть от могущества своего господина, льстят ему и, после долгой лжи, в конце концов начинают убеждать себя, что они его действительно любят. Из необходимости они делают добродетель. Любовь набожных людей к своему богу и рабов к своим деспотам есть лишь рабская, лживая преданность, вынужденная силой, преданность в которой сердце не принимает никакого участия.

§ 184

Христианские доктора богословия сделали своего бога мало достойным любви, и многие из них считали своей обязанностью освободить людей от необходимости любить его, – богохульство, заставляющее трепетать остальных докторов богословия, менее искренних! Святой Фома утверждал, что мы обязаны любить бога тотчас же, как только начнем владеть своим разумом. Иезуит Сирмон возразил ему, что это слишком рано. Иезуит Васкэц уверяет, что бога достаточно любить в минуту смерти. Гуртадо, менее покладистый, говорит, что бога следует любить раз в каждый год. Генрикэц удовлетворяется тем, чтобы бога любили раз в пять лет. Сатус согласен, чтобы бога любили по воскресеньям. Что же выбрать? – спрашивает отец Сирмон, прибавляя, что Суарэц хочет, чтобы бога любили иногда; но в какое время? Сирмон предоставляет вам судить об этом, сам он не может сделать этого. Если – говорит он, – такой ученый доктор не знает, кто же может это знать? Тот же иезуит Сирмон продолжает, говоря, что бог «не велит нам любить его любовью страсти и не обещает нам спасения при условии, если мы отдадим ему наше сердце; достаточно повиноваться ему и любить его действенной любовью, слушаясь его приказаний. Вот та любовь, которую мы должны ему выказывать: Да ведь он и повелел нам не столько любить, как перестать ненавидеть» («Апология провинциальных писем»). Это учение кажется еретическим, нечестивым, отвратительным янсенистам, которые благодаря чертам возмутительной суровости, приписываемым ими своему богу, делают его еще менее достойным любви, чем их противники-иезуиты. Последние, чтобы привлечь сторонников, рисуют бога с чертами, способными успокоить самых развратных смертных. Следовательно для христиан остается совершенно не решенным такой важный вопрос, можно ли либо нужно ли любить или не любить бога. Из духовных проповедников христиан одни утверждают, что его нужно любить всем своим сердцем, несмотря на всю его суровость, другие, как отец Даниель, находят, что акт чистой любви к богу – самый героический акт из всех христианских добродетелей и что человеческая слабость не может подняться на такую высоту. Иезуит Пинтеро идет еще дальше, он говорит, что преимуществом нового общества является освобождение от ужасного ига любви к божеству (Сирмон).

§ 185

Всегда характер человека предопределяет характер его бога; каждый строит бога для самого себя и по собственному представлению. Веселый человек, предающийся мотовству и удовольствиям, не может себе представить, чтобы его бог мог быть суровым и отвратительным; он строит себе покладистого бога, с которым можно войти в соглашение. Человек суровый, грустный, желчный, с едким характером хочет бога, заставляющего трепетать и смотреть как на распутников на тех, кто допускает бога удобного и сговорчивого. Ереси, раздоры, расколы неизбежны. Люди созданы, организованы и изменяются таким образом, что не могут быть точно одинаковыми. Как же могут они все иметь одинаковое представление о призраке, который существовал всегда лишь в их собственных мозгах?

Жестокие и нескончаемые споры, беспрерывно возникающие между служителями божьими, не в. состоянии снискать им доверие тех, кто смотрит на них со стороны. Как можно не удариться в самое полное неверие при виде того, что служители божьи никогда не согласны между собой насчет тех принципов, которым они учат других людей? Как можно не начать сомневаться в существовании бога, представление о коем меняется так значительно в головах его служителей? Как можно не придти в конечном счете к окончательному неверию в бога, являющегося бесформенной грудой противоречий? Как должны мы относиться к священникам, занимающимся постоянно, как мы видим, драками между собой, обвинением друг друга в бесчестии, ереси, терзающими, преследующими друг друга без всякой жалости лишь потому, что они по-разному понимают те мнимые истины, которые провозглашают миру.

§ 186

Существование бога – основа всякой религии. Однако до сих пор эта важнейшая истина еще никем не была доказана, – я говорю не только о таком доказательстве, которое могло бы убедить неверующих, но даже о таком, которое способно удовлетворить самих богословов.

Мы видим, как глубокие мыслители во все времена занимаются выдумкой новых доказательств истины, более всего интересующей человечество. Каковы были плоды их размышлений и доказательств? Все осталось на своем месте, они не доказали ничего, почти всегда они возбуждали вопли своих собратьев, обвинявших их в плохой защите лучшего из дел.

§ 187

Защитники религии повторяют нам каждый день, что одни лишь страсти делают людей неверующими. «Лишь гордость – говорят они, – и желание выделиться делают людей атеистами. Кроме того, они хотят изгладить представление о боге из своего ума лишь потому, что имеют основание бояться страшного суда». Каковы бы ни были мотивы, приводящие людей к неверию, необходимо проверить, соответствуют ли они истине. Ни один человек не действует без определенных мотивов. Сначала проанализируем доказательства, затем мотивы и увидим, не более ли они законны и осмысленны, чем мотивы большого количества верующих святош, позволяющих руководить собой людям, недостойным человеческого доверия.

Вы, священники божьи, говорите, что страсти делают людей верующими; вы утверждаете, что они отрекаются от религии из корысти либо потому, что она противоречит их извращенным наклонностям, вы настаиваете, что они нападают на ваших богов потому, что боятся их суровости. А вы? Разве вы, защищая эту религию с ее призраками, действительно лишены страстей и корысти? Кто же извлекает выгоды из этой религии, к которой священники проявляют столько рвения? Священники. Кому религия доставляет силу, влияние, почести, богатства? Священникам. Кто объявил войну во всех странах разуму, науке, истине, философии и сделал их ненавистными государям и народу? Священники. Кто извлекает пользу из невежества людей и их нелепых предрассудков? Священники. Вас, священники, награждают, почитают и оплачивают для того, чтобы обманывать смертных, а вы заставляете наказывать тех, кто выводит людей из обмана. Безумство людей приносит вам барыши, дары, искупления, самые же полезные истины приносят тем, кто их провозглашает, лишь цепи, муки, костры. Да будет мир нашим судьей!

§ 188

Гордость и тщеславие были и будут всегда пороками, свойственными священнослужителям. Способствует ли что-либо больше тому, чтобы сделать людей спесивыми и тщеславными, чем претензия на обладание властью, исходящей от неба, наличие священных свойств и звание посланников и служителей всевышнего? Разве эти наклонности не питаются постоянно легковерием народов, снисхождением и уважением государей, льготами, привилегиями, отличиями, которыми, как мы видим, пользуется духовенство? Простонародье во всех странах гораздо более предано своим духовным руководителям, потому что оно смотрит на них как на божественных людей, чем смертные высших классов, рассматривающие священников, как и всех людей. Деревенский священник играет гораздо большую роль для простонародья, чем помещик либо судья. Христианский священник считает себя выше короля или императора. Испанский гранд фамильярно заговорил с одним монахом. Последний высокомерно ответил гранду: научитесь уважать человека, который каждый день держит вашего бога в своих руках, а ваш у королеву у своих ног.

Разве вправе священники обвинять неверующих в гордости? Разве сами они выделяются редкой скромностью либо глубокой покорностью? Разве не очевидно, что желание властвовать над людьми является истинной сущностью их ремесла? Если бы служители господа были действительно скромными, то разве мы видели бы их столь жадными к почету, столь способными к раздражению из-за всяких противоречий, столь решительными и жестокими в своей мести тем, чьи воззрения оскорбляют их? Разве скромная наука не дает нам чувствовать, насколько истина трудно различима? Какая другая страсть, как не необузданная гордость, может сделать людей такими жестокими, мстительными, столь лишенными снисходительности и мягкости? Что может быть надменнее, чем вооружать нации и проливать потоки крови для того, чтобы доказать либо защитить свои никчемные догадки?

Вы говорите, доктора богословия, что лишь гордость делает людей атеистами; так научите же их познанию вашего бога, объясните им его сущность, расскажите все это связно, говоря лишь о вещах разумных, которые не были бы ни противоречивы, ни невозможны. Если же вы не в состоянии удовлетворить их, если до сих пор никто из вас не смог доказать существование бога достаточно ясно и убедительно, если и для вас его сущность так же скрыта, как и для остальных смертных, – то простите же тех, которые не могут допустить того, чего они не могут ни понять, ни примирить с другими представлениями; не расценивайте гордецами или тщеславными тех, кто искренно сознается в своем неведении, не вините в безумии тех, кто считает невозможным верить противоречивому; так покраснейте же хотя бы однажды за то, что вызвали ненависть народов и гнев государей против инакомыслящих по вопросу о существе, о котором сами вы не имеете ни малейшего представления. Может ли быть что-либо более безрассудное и нелепое, чем рассуждение о вещи, которую сами мы считаем недоступной своему пониманию?

Вы твердите нам беспрестанно, что лишь развращенность сердца ведет к атеизму, что иго, налагаемое на людей верой в бога, сбрасывается ими лишь потому, что они боятся божьего суда. Но зачем же вы рисуете своего бога такими отталкивающими чертами, которые делают его нестерпимым для нас? Почему же этот бог, такой могущественный, допускает существование развращенных сердец? Как можно не прилагать стараний к тому, чтобы сбросить с себя тирана, обладающего способностью сделать из сердца человеческого все то, что он захочет, допускающего развращение людей, ожесточающего, ослепляющего, отказывающего в благодати – и делающего все это лишь затем, чтобы иметь удовольствие осуждать их на адские мучения в наказание за то, что они были ослеплены, и за то, что они не получили благодати, в которой он же им отказал? Богословы и священники должны иметь твердую уверенность в благодати и счастливой жизни для себя в потустороннем мире, если они могут питать какое-либо другое чувство кроме ненависти к такому своенравному государю, как проповедуемый ими бог. Бог, осуждающий на адские мучения, является очевидно наиболее гнусным существом из тех, кого могло выдумать человеческое воображение.

§ 189

Ни один человек не заинтересован по-настоящему в том, чтобы поддерживать заблуждения; рано либо поздно заблуждение принуждено будет уступить место истине. Общечеловеческий интерес в конечном счете подсказывает истину смертным. Иногда даже страсти помогают порвать цепь предрассудков. Разве не страсти нескольких государей двести лет назад уничтожили в некоторых европейских странах тираническую власть, которой до того времени пользовался чересчур надменный первосвященник по отношению ко всем государям, принадлежавшим к его церкви? После этого политика, ставшая более просвещенной, лишила священников тех необозримых богатств, кои скопились у них благодаря легковерию людскому. Разве не должно это памятное событие доказать самим священникам, что предрассудки – вещь не постоянная и что лишь истина может обеспечить прочное благополучие?

Служители всевышнего не могли не видеть, что, кадя земным государям, изобретая для них божественные права, обоготворяя их, выдавая им с головой связанные этими служителями по рукам и ногам народы, они лишь делают тиранов из этих государей. Разве им не нужно бояться, чтобы грандиозные идолы, воздвигнутые ими до небес, в один прекрасный день не упали на них и не раздавили их всей своей тяжестью? Разве тысячи примеров не доказывают им, что нужно бояться, как бы эти спущенные с цепи львы, предварительно полакомившись народами, не съели бы и их самих?

Мы станем относиться к священникам с уважением с того самого момента, когда они станут гражданами. Пусть же используют они, если только могут, власть неба для того, чтобы заставить государей, беспрестанно опустошающих мир, бояться бога, пусть же откажутся они утверждать за государями кошмарное право совершать несправедливости без боязни получить наказание за них; пусть же признают они, что ни один гражданин, где бы он ни жил, не может находить выгодным жить под властью тирании; пусть же внушат они государям, что и тем невыгодно управлять так, чтобы стать ненавистными и повредить этим собственной безопасности, собственному могуществу и величию; пусть же наконец признают и набравшиеся разума государи, и набравшиеся разума священники, что прочна лишь та власть, которая основывается на истине разума и справедливости.

§ 190

Служители божьи, объявив войну человеческому разуму, который бы им, наоборот, не мешало развивать, действуют, совершенно очевидно, в ущерб собственным интересам. Какую бы они приобрели силу, какое бы могли они иметь значение и оказывать влияние на умнейших людей и какова была бы признательность народов к ним, если бы вместо занятий беспредметными спорами они бы свои силы посвятили полезным наукам, занимались бы поисками подлинных основ природы, управления и морали! Разве осмелился бы кто-нибудь попрекнуть богатством либо влиятельностью ту организацию, которая и свое время и все свое влияние отдавала бы на служение общему делу и использовала бы свое время для размышления, а влияние – для того, чтобы просветить умы государей и их подданных?

Священники! Оставьте свои призраки, никому непонятные догматы и свои отвратительные раздоры. Пусть уйдут в царство вымысла эти привидения, которые могли быть вам полезны лишь в эпоху детства народов. Образумьтесь и вместо того, чтобы созывать набатным боем к борьбе со своими противниками, вместо того, чтобы обременять народ никчемными спорами, вместо того, чтобы проповедовать народам ненужные и вымышленные добродетели, – проповедуйте мораль, которая была бы человечной и могла бы объединить всех людей. Проповедуйте добродетель, которая действительно была бы полезна миру. Станьте апостолами разума и просвещения народа, защитниками свободы, борцами с злоупотреблениями, друзьями истины. Тогда мы станем вас благословлять, почитать, любить, и вы навсегда завоюете сердца своих сограждан.

§ 191

Философы всегда выполняли у всех народов ту функцию, которая, как кажется, должна предназначаться служителям религии. Ненависть последних к философии на проверку оказывается лишь завистью, являющейся обычной среди людей, занимающихся одним и тем же ремеслом. Разве все те люди, которые привыкли мыслить, вместо того, чтобы вредить себе и выставлять себя на позор, не должны были бы соединить свои усилия для борьбы с заблуждениями, для совместных поисков истины и в особенности для того, чтобы искоренить предрассудки, в равной степени вредные и для государей, и для подданных, предрассудки, жертвами коих раньше или позже станут и те, кто их поддерживал?

При просвещенном правительстве священники сделались бы наиболее полезными людьми в государстве. При щедрой поддержке государства, освобожденные от труда поддерживать свое существование, разве они могли бы найти более подходящее дело, чем самим учиться и быть в состоянии трудиться над просвещением других? Разве не был бы их ум в большей мере удовлетворен открытием лучезарных истин, чем бесцельным блужданием по беспросветной тьме? Разве им труднее было бы открыть очевидные основы морали, доступной человеческому пониманию, чем мнимые основы божественной либо богословской морали? Ведь простым людям было бы значительно легче запомнить те ясные представления, которые они должны иметь о своих безусловных обязанностях, чем утруждать свою память таинственностью всякого рода, невразумительными словами, неясными определениями, в коих они абсолютно ничего не в состоянии понять. Сколько времени и усилий было истрачено совершенно зря для того, чтобы учиться самим и учить других предметам, которые не имеют никакой реальной пользы! Как много средств для работы на общее благо, для того, чтобы двигать вперед науку, развивать знания, воспитывать молодое поколение, могли бы предоставить просвещенному государю многочисленные монастыри, пожирающие в подавляющем числе стран средства народов, не давая последним взамен абсолютно ничего. Но суеверность и желание удерживать свое исключительное влияние могут выработать, как мы видим, лишь ни на что не годных людей. Разве можно извлечь какую-нибудь пользу из множества монахов, и монахинь, которые, как мы видели, в подавляющем числе стран получают громадные средства для того, чтобы они могли ничего не делать? Разве не лучше было бы взамен того, чтобы давать им заниматься ненужными размышлениями, бессмысленными молитвами, ничтожными обрядами, взамен того, чтобы утруждать их постами и строгими предписаниями, призвать их к соревнованию, которое заставило бы их найти средства стать полезными миру, от коего они, благодаря пагубным обетам, должны отвернуться?

Почему бы не вменить священникам в обязанность либо не предложить им дать тем, кого они обучают, настоящие знания и выработать из них граждан, полезных родине, вместо того чтобы забивать их умы россказнями, бессмысленными догматами и детскими забавами? Тот же метод воспитания, который применяется сейчас, делает людей полезными лишь духовенству, морочащему их, и для тиранов, грозящих им.

§ 192

Набожные люди часто обвиняют неверующих в отсутствии добропорядочности, так как иногда можно наблюдать, что принципы последних непрочны, что их мнения меняются в связи с болезнью, а перед смертью они и совсем от них отказываются. Когда плоть слабеет, то обычно с ней вместе слабеет и разум. Ослабевший и постаревший человек, когда приближается конец, сам иногда замечает, что разум оставляет его, и чувствует, что снова поддается власти предрассудков. Есть болезни, обладающие специфическою особенностью убивать мужество, делать человека трусливым и размягчать его мозг; есть болезни, которые лишь разрушают плоть, но не затрагивают разума. Во всяком случае неверующий, который в состоянии болезни отрекается от своих мнений, встречается не чаще, не реже, чем верующий, который в состоянии полного здоровья игнорирует те обязанности, выполнять кои религия предписывает ему самым строгим образом.

Клеомен, царь Спарты, проявивший за все время своего царствования крайне мало уважения к богам, к старости стал суеверным. Чтобы расположить к себе богов он окружил себя толпами жрецов. Когда один из друзей Клеомена высказал свое изумление по случаю такого резкого поворота в образе мыслей царя, последний ему ответил: «К чему удивляться? Я не тот, что был, и, не будучи тем, кем я был, я уже не могу мыслить по-прежнему».

Служители церкви довольно часто в своей практической жизни отрекаются от суровых предписаний, проповедуемых ими другим, так что и неверующие могут, со своей стороны, считать себя вправе обвинять священников в недобропорядочности. Если неверующие отрекаются в час смерти либо болезни от тех мнений, которые у них имеются, когда они здоровы, то не отступают ли священники, когда они здоровы, от тех суровых религиозных мнений, которые они приемлют? Много ли найдется прелатов кротких и великодушных, лишенных честолюбия, относящихся враждебно к роскоши и величию, кои были бы друзьями бедняков? Много ли найдется наконец христианских священников, которые вели бы себя согласно с суровой моралью Христа, являющегося их богом и образцом для них?

§ 193

Нам говорят, что атеизм рвет все нити, связывающие общество. Если не будет бога, что станет со святостью клятв? Разве можно заставить атеиста сделать что-либо, раз он не может поклясться богом? Но придает ли разве клятва большую крепость тому обязательству, по коему мы должны выполнить определенные взятые на себя обязательства? Разве у человека, могущего солгать без зазрения совести, недостанет нахальства для того, чтобы нарушить клятву? Разве человек, в достаточной степени низкий и пренебрегающий уважением других для того, чтобы не сдержать своего обещания, либо в достаточной степени несправедливый для того, чтобы отказаться от взятых на себя обязательств, станет более верен своим обещаниям и обязательствам лишь потому, что призвал всех богов в свидетели подтверждения своих клятв? Человек, ставящий себя выше людских суждений, не замедлит поставить себя выше и божьего суда. Разве государи, дающие клятву чаще, чем кто-нибудь из смертных, не нарушают ее также чаще, чем кто-либо?

§ 194

«Религия, – повторяют нам беспрестанно, – необходима народу. Если люди просвещенные и не нуждаются в узде, которую налагает религия, то эта узда необходима людям грубым; в коих воспитание не развило разума». Действительно ли религия является уздой для народа? Разве мы видим, что эта религия мешает народу быть невоздержанным, пьянствовать, творить жестокости, насилия, жульничать и предаваться излишествам всякого рода? Разве народ, не имеющий никакого представления о боге, мог бы вести себя отвратительней, чем большое количество верующих из народа, среди которых мы видим разврат и пороки, недостойные мыслящих существ? Разве не видим мы, как какой-нибудь ремесленник либо простолюдин, не успев выйти из церкви, пускается во все тяжкие, в разврат, так как он убежден, что, молясь от времени до времени богу, он приобретает право безудержно предаваться порочным привычкам и обычным своим пагубным наклонностям? Если народ так груб и неразумен, то не обязан ли он своей тупостью государям, отвергающим от себя заботы о народном образовании либо являющимся противниками распространения знаний среди их подданных? Наконец не ясно ли, что в неразумии народа повинно духовенство, которое не учит людей разумной морали, а вместо этого кормит их россказнями, мечтаниями, обрядами, призраками и вымышленными добродетелями, единственно необходимыми, согласно их утверждению, людям?

Для простолюдина религия сводится лишь к пышным обрядностям, к исполнению коих он привык, развлекающим и походя волнующим его неповоротливый ум без всякого воздействия на образ действий и на исправление нравов. Как признают сами служители церкви внутренняя, духовная религия встречается крайне редко, а лишь она одна может руководить жизнью человека и побороть его природные наклонности. Можно ли, говоря по чести, отыскать среди массы людей, преданных религии, таких, которые способны понять основы своей религиозной системы и настолько проникнуться ими, чтобы побороть в себе свою склонность к разврату?

Нам скажут многие люди, что наличие какой-нибудь узды лучше, чем отсутствие какой бы то ни было узды. Эти люди уверяют нас, что если религия и не влияет на народную массу, то она, по меньшей мере, имеет сдерживающее влияние на отдельных ее представителей, которые, если бы не было религии, с. чистой совестью шли бы на преступления. Бесспорно, люди нуждаются в узде, но эта узда должна быть реальной, людям нужна реальная и ощутимая узда, они не станут сдерживаться, не питая реального страха, который значительно больше сумеет их сдержать, чем паническая боязнь призраков. Религия способна внушить страх лишь некоторым малодушным, которые и сами по себе, так как они слабохарактерны, не очень опасны для своих соотечественников. Справедливое правительство, строгие законы, здоровая мораль понятны для всех в одинаковой мере, в них принуждены верить, и каждый чувствует, что не согласовать с ними свой образ действий небезопасно.

§ 195

Могут спросить: способно ли воспринять простонародье теоретический атеизм? Я отвечу на это, что каждое учение, требующее споров, выше понимания масс. Зачем же в таком случае проповедовать атеизм? А затем, чтобы по меньшей мере те, кто могут рассуждать, почувствовали, что очень нелепо беспокоиться самим и очень несправедливо беспокоить других из-за домыслов, лишенных какого бы то ни было основания. А для простонародья, которое не умеет рассуждать, доводы атеиста так же недоступны, как формулы физика, наблюдения астронома, опыты химика, исчисления геометра, исследования врача, чертежи архитектора, речи юриста; и, несмотря на это, все они бессознательно трудятся для этого самого простонародья.

И разве метафизические доводы богословия либо религиозные споры, с давних пор увлекающие глубокомысленных мечтателей, доступнее народной массе, чем доводы атеиста? Разве, напротив, основы атеизма, которые основаны на естественном здравом смысле, не понятнее основ богословия, на каждом шагу представляющих такие трудности, что их не разрешить и первоклассному уму? Простонародье во всех странах исповедует религию, в которой совсем ничего не смыслит, не анализирует ее и следует ей лишь по привычке; богословием же, недоступным пониманию простонародья, занимаются одни лишь священники. Случись, что народ утерял бы это богословие, о котором он понятия не имеет, он очень легко перенес бы утерю предмета, не только бесполезного для него, но приводящего его в состояние разброда.

Бесспорно, глупо было бы писать специально для простонародья либо предполагать, что это последнее одним взмахом руки можно освободить от всех коренящихся в нем предрассудков. Можно писать лишь для тех, кто читает и мыслит; простонародье же не читает, а тем более не мыслит. Разумные люди просвещают свой ум; просвещение, постепенно увеличивая ширину своего охвата, под конец распространяется и на простонародье. А с другой стороны, не случается разве, что люди, обманывающие других, сами берут на себя заботу учить разуму обманываемых ими?

§ 196

Если богословие – выгодное предприятие для самих богословов, то доказано, что оно и лишне, и безусловно вредно для всех остальных людей. Человеческие интересы сами помогают открыть людям глаза на себя. Государи и народы без всякого сомнения поймут когда-либо, что никому не нужная наука, лишь волнующая людей и не улучшающая их, заслуживает абсолютного игнорирования и презрения; они почувствуют всю бесцельность дорого стоящих обрядов, которые ничего не дают для общего блага; они будут краснеть из-за тщетных споров, которые не будут больше потрясать государственные основы, как только не станут больше придавать им смехотворную важность.

Государи! Вместо того, чтобы участвовать в ненужных ссорах священников; вместо того, чтобы, не рассуждая, принимать участие в их спорах, не имеющих ни малейшего смысла; вместо того, чтобы стараться внушить всем своим подданным одни и те же воззрения, – лучше позаботьтесь о благе последних, а не о судьбе, ожидающей их в будущей жизни. Правьте справедливо своими подданными, издавайте для них хорошие законы, относитесь с уважением к их свободе и имуществу, заботьтесь об их воспитании, поощряйте их труд, награждайте их способности и добродетель, наказывайте их своеволие и оставьте заботу о том, как они мыслят о вещах, не приносящих пользу ни вам, ни им! Тогда вам не нужны будут больше выдумки, чтобы принудить повиноваться вашей власти; лишь вы будете руководителями своих подданных. А общность представлений ваших подданных выразится в признании, что вы заслужили всеобщие любовь и почитание. Вымыслы богословов полезны лишь для тиранов, которые не обладают умением управлять мыслящими существами.

§ 197

Действительно ли нужно напрягать ум для того, чтобы понять, что все, превосходящее человеческое понимание, не может существовать для людей, что для них, подчиненных законам природы, не бывает ничего сверхъестественного, что, им ограниченным во времени и пространстве, незачем проникать в непроницаемые тайны? Если богословы так глупы, что спорят между собой о вещах, которые, по их же признанию, превосходят их понимание, то следует ли остальному человечеству участвовать в их нелепых диспутах? Необходимо ли, чтобы кровь народов лилась для того, чтобы утвердить смысл догадок нескольких упрямых фантазеров? Если очень трудно вылечить богословов от их страсти, а народы – от предрассудков, то по крайней мере довольно легко помешать странностям одних и глупостям других приводить к гибельным последствиям.

Пусть же каждому позволят мыслить, как он хочет, но никому не позволят причинить вред для утверждения своих мнений. Будь правители наций справедливее и разумнее, богословские воззрения не больше нарушали бы спокойствие государства, чем споры между собой естествоиспытателей, врачей, литераторов и критиков. Лишь тирания государей способствует тому, что богословские споры имеют серьезное влияние на судьбу государств. Когда государи прекратят свое вмешательство в богословские споры, последние станут совершенно безопасны.

Превозносящим столь сильно важность и пользу религии следовало бы показать нам приносимые ею хорошие результаты и какое благотворное действие оказывают богословские споры и абстрактные теории на носильщиков, ремесленников, базарных торговок, домашних хозяек и развратных лакеев, встречающихся в больших городах; все вышеперечисленные люди исповедуют религию, они, так сказать, слепо верят; за них верят священники. Они, не думая, согласны с теми религиозными воззрениями, которые высказывают за них их духовные проводники; эти люди усердно посещают проповеди и аккуратно бывают на церемониях; им кажется большим преступлением отступление хотя бы на шаг от тех правил, к точному выполнению коих приучили их с детских лет. Но поднимает ли это их моральный уровень? Нет, они не имеют ни малейшего представления о морали, и мы видим, что они не отказывают себе в совершении афер, жульничеств, краж и излишеств, не караемых законом.

Простонародье, по существу, не имеет ни малейшего представления о своей религии; то, что по-ихнему называется религией, является лишь слепой приверженностью к неведомым воззрениям и непонятным обрядам. Отнять религию у народа – это ничего у него не отнять. Если бы удалось уменьшить либо выкорчевать предрассудки у народа, этим уменьшилось бы либо выкорчевалось опасное доверие, питаемое им к корыстным руководителям, и кроме того народ понял бы, что нельзя полагаться на тех, кто пользуясь религией, частенько доводит его до гибельных излишеств.

§ 198

Делая вид, что она учит и просвещает людей, религия на самом деле держит их в невежестве и отнимает у них охоту знать то, что больше всего должно интересовать их. Народ должен вести себя так, как соизволят предписать ему его священники. Религия должна заменить собой все науки, но, оставаясь темной по своему существу, она может скорей сбить с пути смертных, чем указать им путь света и благополучия; физика, мораль, гражданские законы, политика остаются для них недоступной сокровищницей. Человек, ослепленный предрассудками религии, не может познать собственную природу, дать развиться своему уму, учиться на опыте; он боится истины, лишь только она не согласовывается больше с его воззрениями. Все за то, чтобы народ становился религиозным, но все против того, чтобы он стал человечным, разумным и добродетельным. Очевидно, единственная цель религии – делать более узкими и жестокими человеческие ум и сердце.

Борьба, которая происходила между священниками и выдающимися умами людей всех веков, объяснялась тем, что мудрецы видели узы, которыми суеверие всегда стремилось связать человеческий разум, поддерживая его постоянно в детском состоянии. Религия не только занимает человеческий ум россказнями, она хочет подавить его страхом, пугает его призраками, мешающими дальнейшему продвижению. Богословие, которое не может само развиваться дальше, построило непреодолимые изгороди, мешающие прогрессу истинного знания. По-видимому, религия ставит себе основной задачей держать народы в полном неведении их настоящих интересов, отношений, обязанностей, действительных оснований, могущих их толкать на свершение добрых поступков; она извращает понятие о морали, делает основы ее произвольными и подчиняет их прихотям бога и служителей его; она превращает искусство управления в темную тиранию, являющуюся бичом народов; она делает государей несправедливыми и развратными деспотами, а народы невежественными рабами, становящимися развратными, чтобы этим заслужить расположение своих хозяев.

§ 199

Если мы хоть немного вникнем в историю духовного развития человеческого рода, то без труда заметим, что наибольшим препятствием этому развитию служило богословие. С доисторических времен оно начало кормить человечество россказнями, выдаваемыми за святые истины; оно способствовало процветанию той поэзии, которая питала человеческое воображение бесцельными вымыслами, говорила народам лишь о богах и невероятной работе последних. Короче говоря, религия постоянно относилась ко взрослым, как к детям, усыпляла их баснями, которые и по сие время служители этой самой религии пытаются принудить нас принять в качестве бесспорных истин.

Если священнослужители и делали когда-либо полезные изобретения, то всегда пытались придать им характер таинственности и окутать их покровом загадочности. Для приобретения ничтожных знаний Пифагор и Платон принуждены были унижаться перед священниками, домогаться посвящения в таинства, выдерживать те испытания, коим подвергали их жрецы. Лишь такой ценой разрешено было этим великим людям почерпнуть из источника несуществующих представлений, еще до сих пор столь привлекательных для тех, кто восторгается исключительно непонятными для них вещами. Ведь у священников Египта, Индии, Халдеи, – этих провидцев, по своему положению заинтересованных в том, чтобы мешать развитию человеческого ума, – философия позаимствовала свою первоначальную форму. Эта философия, в своих основах неясная и ложная, полная вымыслов и россказней, годная лишь для того, чтобы поразить воображение, способна была двигаться вперед лишь хромая и по-детски лепеча. Взамен просвещения человеческого ума она ослепляла последний и отталкивала от того, что действительно необходимо.

Богословские теории и полные таинственности выдумки древних до сих пор еще господствуют в подавляющей части мира философии. Так как эти теории признаны нашим богословием, то, отказываясь от них, можно впасть в ересь. Эти выдумки трактуют об обитателях воздуха, духах, ангелах, чертях, гениях и прочих призраках, над которыми размышляют наши глубочайшие мыслители, и являются фундаментом для метафизики, отвлеченной и никому не нужной науки, на поприще коей в продолжение десятков веков ломали себе головы величайшие гении. Как мы видим, далекие от реальности домыслы некиих мечтателей из Мемфиса и Вавилона до сих пор лежат в основе науки, уважаемой за непонятность, ибо именно из-за этой непонятности она кажется удивительной и божественной.

Первыми законодателями человечества были жрецы, первыми баснописцами и поэтами – жрецы, первыми учеными – жрецы, первыми врачами – также жрецы. Они превратили науку в священный предмет, к которому не дозволено было прикасаться непосвященным; сами же они выражались лишь иносказательно, символически, таинственно и при помощи двусмысленных предсказаний. Такого рода форма вполне подходила для возбуждения любопытства, для игры воображения, в особенности же для внушения ошеломленному простонародью святого трепета перед людьми, которых он считал одухотворенными богом, знающими судьбы земли из небесных источников.

§ 200

Религий древних жрецов не стало, либо, что будет правильней, они изменили свою форму. Несмотря на то, что наши богословы рассматривают эти религии как лжеучения, все же они старательно подбирают разбросанные кусочки этих религиозных систем, не имеющих больше для нас значения в качестве целого. В современных религиях мы можем отыскать не только метафизические догматы древних религий, лишь переделанные нашим богословием на другой образец, но также ясные следы суеверных обрядов, заклинаний, магии, чародейства. До нашего времени христианам вменено в обязанность уважать памятники, оставленные законодателями, священниками, пророками иудеев, которые, очевидно, переняли у египтян те странные представления, коими полны эти памятники. Как мы видим, те нелепости, которые выдумали жулики либо чудаки в языческие времена, до сих пор еще являются святой истиной для христиан.

Если мы проявим хоть немного внимательности к истории религии, то увидим изумительную общность всех религий. Мы видим, как повсюду религиозные воззрения доставляют то горе, то радость народам; мы видим, как повсюду отвратительные обряды и жуткие таинства занимают человеческие умы и делаются объектами размышлений; мы видим, что различные суеверия берут одно у другого их отвлеченные домыслы и церемонии. Религии обычно являются лишь сшитыми белыми нитками отрывками, соединенными в одно целое современными учеными, заимствующими материал у своих предшественников и сохраняющими за собой право к этим материалам добавить что-либо или выбросить такие вещи, которые не соответствуют их воззрениям. Религия египтян, вероятно, послужила основой для религии Моисея, который вытравил из нее культ идолопоклонства; Моисей представляет собой отколовшегося от египетской религии идеолога – и только; христианство – это реформированное иудейство, магометанство составилось из иудейства и древней аравийской религии и т. п.

§ 201

С дней отдаленной древности и по сию пору лишь богословие направляло течение прогресса философии. Чем же богословие способствовало развитию философии? Оно сделало философию невразумительным лепетом, способным превратить даже очевидные истины в нечто сомнительное; оно превратило искусство размышлять в науку слова; оно направило ум человека в небесные выси метафизики, где он без всякого успеха занимался изучением никчемных и вредных глубин.

Естественные причины эта философия подменила сверхъестественными, либо, правильнее, скрытыми причинами; она объясняла явления непонятные еще менее понятными причинами, чем эти самые явления; она наполнила философские рассуждения бессмысленными словами, неспособными в достаточной степени объяснить предметы и скорее способными сделать вопрос темным, чем ясным. Слова эти, очевидно, выдуманы лишь для того, чтобы поставить в тупик человека, заставить его усомниться в своих нравственных силах, вселить в него недоверие к основам разума и очевидности и упрятать истину за непроницаемой стеной.

§ 202

Если поверить набожным людям, то лишь религия может дать объяснение всему тому, что происходит во вселенной; без религии же природа была бы постоянной загадкой, а человек не смог бы понимать самого себя. Но что, в сущности, разъясняет нам религия? Присматриваясь к ней поближе, мы все больше убеждаемся, что богословские представления о ней способны лишь запутать человека; эти представления все обращают в тайну, непонятные следствия объясняют совершенно непонятными причинами. Разве можно объяснить какое-либо явление, приписывая его влиянию неопределенных факторов, незримых сил либо невещественных причин? Можно ли просветить ум человека, отсылая его, когда он не может понять что-либо, к безднам божественной премудрости, но в то же время предупреждая ежесекундно, что напрасны усилия узреть эти бездны? Может ли сущность бога, в коей ничего понять нельзя, объяснить человеческую природу, которая и сама достаточно трудна для понимания?

Если вы спросите философа-христианина о том, как произошла вселенная, то он ответит вам, что ее создал бог. Что такое бог? Этого не знает никто. Как можно создавать? Никто не имеет никакого представления об этом. Как можно объяснить чуму, недород, войны, засухи, наводнения, землетрясения? Божьим гневом. Что же надо предпринять для того, чтобы предотвратить эти ужасы? На это мы получаем ответ, что наилучшими средствами умилостивить божий гнев являются молитвы, жертвоприношения, дары, обряды. Отчего же гневается бог? Оттого, что люди развращены. Отчего же люди развращены? Оттого, что природа их испорчена. В чем же причина испорченности? В том, – тотчас же ответит вам на это европейский богослов, – что первый мужчина, коего соблазнила первая женщина, вкусил от яблока, которое бог запретил ему трогать. Кто же заставил женщину свершить подобное безумие? Дьявол. Кто же сотворил дьявола? Бог. Зачем же бог сотворил дьявола, назначение коего состоит в том, чтобы испортить род человеческий? На это никто не может ответить, – сие есть тайна, скрытая в лоне бога.

Земля вращается вокруг солнца. Лет двести назад набожный естествоиспытатель сказал бы вам, что думать таким образом – богохульство, ибо это никак не согласуется со святым писанием, которое почитается каждым христианином, ибо оно ниспослано самим божеством. Что же думают об этом сейчас? Несмотря на то, что говорил бог, философы-христиане стали в конечном итоге больше верить очевидным фактам, чем подтверждению святых книг.

В чем состоит скрытая основа действий и движений человеческого тела? В наличии души. Что представляет собой душа? Дух. Что представляет собой дух? Субстанцию, лишенную формы, цвета, объемности, отдельных элементов. Каким образом можно представить себе подобную субстанцию? Каким образом может она двигать тело? Этого не знают; это – тайна. Есть ли душа у животных? Картезианский монах утверждает, что они бездушны, как машины. Но разве мы не видим, что животные зачастую действуют, чувствуют, мыслят так, что это очень близко напоминает подобную же реакцию у человека? Утверждения монаха – просто выдумка. На каком же основании вы лишаете животных души, которую без всякого основания даете человеку? На том основании, что если бы вы наделили душой и животных, то ваши богословы оказались бы в неловком положении. Богословы довольны своей способностью приводить в трепет и осуждать на адские мучения бессмертные человеческие души, и они не заинтересованы в том, чтобы так же осуждать и души животных. Вот то, поистине детское, разрешение вопросов которое философия, всегда бывшая на поводу у богословия, была принуждена выдумать для того, чтобы объяснить проблемы физического и морального мира.

§ 203

К каким только хитростям и тонкостям не прибегали древние и современные мыслители для того, чтобы не столкнуться со служителями божьими, во все времена пользовавшимися славой тиранов разума! Каких только предположений и хитростей не выдумывали Декарты, Мальбранши, Лейбницы и другие, им подобные, с той целью, чтобы согласовать свои открытия с теми фантазиями и заблуждениями, кои освящены авторитетом религии! Какие предосторожности приходилось принимать великим философам, каким окутывать себя туманом таинственности с риском сделаться непонятными, непоследовательными всякий раз, когда их представления переставали сходиться с основами богословия! Священники, не теряющие бдительности, торопились удушить те мнения, которые противоречили их интересам. Богословие во все время было прокрустовым ложем, в которое разбойник укладывал иностранцев; он отрезал им излишне длинные конечности либо растягивал с помощью лошадей чересчур короткие конечности, не заполняющие той постели, в которую их заставляли вместиться.

Какой мыслящий человек, воспламененный любовью к науке, работающий для блага человеческого, может думать без досады и печали о том, что столько великих умов, столько кропотливых и изощренных ученых в продолжение веков зря растрачивали свои способности на занятия призраками, никогда не приносившими пользу человечеству, а иногда и вредившими последнему? Ведь эти талантливые мыслители могли так просветить человеческие умы, если бы вместо занятий бесплодным богословием отдали свои способности на служение понятным и безусловно важным для человечества предметам! Разве половины труда, затраченного гениальными людьми на пропаганду религиозных воззрений, половины затрат, сделанных народами для внедрения нелепых верований, не было бы достаточно для просвещения этих самых народов в области морали, политики, физики, медицины, агрикультуры и т. п.? Суеверия пожирают внимание, восторги и деньги народов; последние получают чересчур дорогую религию, но за свои деньги не имеют ни просвещения, ни добродетели, ни счастья.

§ 204

Некоторые из античных и современных философов были достаточно мужественны для того, чтобы взять в проводники себе опыт и разум и сбросить с себя цепи предрассудков. Левкипп, Демокрит, Эпикур, Стратон и некоторые другие из греческих мыслителей решились прорвать непроницаемое покрывало предрассудков и сделать философию свободной от связывающих ее пут богословия; однако их чересчур простые, ясные, лишенные мифического характера системы, не давая пищи воображению, гоняющемуся за призраками, принуждены были уступить свое место сказочным теориям Платона, Сократа и Зенона. Среди современных нам философов Гоббс, Спиноза, Бейль и некоторые другие пошли по пути Эпикура, но их учение восприняло лишь незначительное количество людей в том мире, который чересчур еще дорожит сказками, чтобы слушать голос рассудка.

От предрассудков, освященных религией, никогда нельзя было отойти; никогда не дозволялось открывать ничего нового. Единственное, на что решались просвещенные люди, это говорить эзоповым языком либо, из малодушной угодливости, постыдно примешивать к лжи известную им истину. Некоторые учили двояко: по-одному – публично, по-другому – когда никто не слышал; но ключ к последнему учению утерян, их настоящие воззрения стали непонятными и поэтому бесполезными для нас.

Как могли философы, коим под страхом тягчайших наказаний предлагали отречься от разума и подчинить себя вере, иными словами говоря, власти священников, как могли эти связанные по рукам и ногам люди свободно вздымать ввысь свой гений, развивать свой ум, двигать вперед умственное развитие человечества? Гениальнейшие люди, видя перед собой истину, начинали трепетать от ужаса; они чрезвычайно редко были так мужественны, чтобы объявить об открытой ими истине. Те же, кто были настолько мужественны, получили наказание за проявленную дерзость. Религия никогда не разрешала мыслить независимо либо бороться с предрассудками, жертвами коих везде является человеческий индивидуум.

§ 205

Каждый человек, имеющий дерзость объявить истину миру, может быть убежден, что его ненавидят служители религии; они громко кричат о помощи земным властям; им необходима помощь государей для того, чтобы поддержать и свои доказательства, и их богов; эти крики говорят лишь о слабости их позиции. Если человек кричит «караул», следовательно он находится в плохом положении. В делах религии запрещено ошибаться; во всех же остальных делах можно ошибиться без всяких последствий. Ошибшихся обычно жалеют, и они испытывают благодарность к тем, кто открыл им истину; но стоит богословию почитать себя затронутым либо ошибкой, либо открытием истины, и оно зажигается огнем священной ненависти; оно добивается того, что государи за эти ошибки изгоняют из страны, народ неистовствует, нации встревожены, и никто не знает, в чем дело.

Нет ничего печальнее, чем наблюдать, как общее благополучие и благополучие каждого индивидуума зависят от никчемной науки, не имеющей принципов основанной лишь на больном воображении, питающей человеческий ум словами, лишенными всякого смысла. В чем заключается прославленная польза религии, которой не понимает никто, которая беспрестанно мучит того, кто так простодушен, что занимается ею, которая не в состоянии сделать людей лучше, но часто требует от них, чтобы они были несправедливы и злы?

Существует ли другое безумие, борьба с коим была бы так справедлива, как с тем, которое, не неся ничего доброго человеческому роду, лишь помрачает разум, доводит до исступления, делает людей несчастными, лишает их истины, единственно способной смягчить суровость их бытия?

§ 206

Религия всегда лишь затемняла человеческий разум и держала людей в неведении насчет их истинных отношений, обязанностей и интересов. Лишь рассеяв туман и призраки религии, мы найдем источники истины, разума и морали и те действительные основания, которые должны привести нас к добродетели. Религия лжет нам как о причинах наших болезней, так и о естественных средствах, кои мы могли бы применить против этих болезней; не говоря уже о том, что религия не лечит этих болезней, она их обостряет, умножает и делает более продолжительными. Так скажем же с одним нашим знаменитым современником: «Богословие – это ящик Пандоры, если его нельзя запереть, то, во всяком случае, желательно предупредить всех, что этот пагубный ящик стоит открытый» (лорд Болингброк – «Посмертные произведения»).

• Стецкевич М.С. - Свобода совести: Учеб. пособие
• Кондаков Н.П. - Иконография Иисуса Христа
• Коллектив авторов - Жречество и шаманизм в скифскую эпоху
• Сказкин С.Д. - Настольная книга атеиста