Особенности отношений между церковью и государством в российской истории
История взаимоотношений между церковью и государством в России отмечена драматическими разрывами и удивительной преемственностью. Более того, в настоящий момент сама эта история является предметом споров; конкурирующие версии предлагаются для того, чтобы оправдать различные интересы и политические действия. В аналитических целях полезно начать с замечания, что во многие моменты своей истории Россия стояла перед теми же проблемами, что и Запад. Так, что касается отношений между церковью и государством, религиозная политика Петра Великого была одновременно продолжением политики его отца, царя Алексея Михайловича, по подчинению церкви государству, а также его собственной политикой модернизации России по западному образцу. Царь-реформатор не имел ни малейшего сомнения, что прусская или шведская «модели», согласно которым церковь была организована как государственный департамент, лучше всего отвечали его абсолютистским взглядам.
Другим вопросом была монополия господствующей Русской Православной церкви в отношении к религиозным меньшинствам. В революционной атмосфере начала XX века даже сторонникам этой монополии стало очевидно, что ее трудно удерживать без компромиссов. В 1903— 1905 гг. Николай И издал серию указов о религиозной терпимости, включая «Указ об укреплении оснований терпимости религиозных верований» (17 апреля 1905 г.). Последовавший за ними «Манифест 17 октября» обещал «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». В течение последующих 12 лет сначала Государственная Дума, а затем, после отречения царя, Временное правительство пытались создать правовые основания для более либеральной религиозной политики путем реформирования имперского религиозного законодательства (см.: Levin А., 1977, р. 23-59; Одинцов М. И. и др., 1995, с. 46-60). Однако эти модернизационные реформы, укладывающиеся в европейские образцы, остались незавершенными. До того как удалось перестроить
185
новое здание взаимоотношений между церковью и государством в России, власть захватили большевики, модернизаторский «порыв» которых был неотделим от воинственной антирелигиозности.
Несмотря на огромное религиозное разнообразие, свойственное России, над взаимоотношениями между церковью и государством в начале XX века все еще довлела идеология неразделимого единства между православной верой, Российским государством и Русской землей4. Согласно этой идеологии, вера была конечным источником легитимности государства, земля приобретала свою идентичность благодаря православной вере, а царь, глава государства, выполнял уникальную священную функцию расширения и защиты как православной веры, так и православной земли. Следовательно, на «Святой Руси» другие религии могли существовать только в виде анклавов. Их могли или терпеть, или преследовать. Российское имперское религиозное законодательство несло на себе глубокий отпечаток этой идеологии.
Прозелитизм среди этнических русских был уголовным преступлением; принятие иной, чем православная, веры русскими людьми считалось достаточным основанием для уголовного преследования, и этим вероотступникам не позволялось воспитывать своих детей в принятой вере. Свод законов Российской империи ставил вне закона открытых атеистов и просто не содержал такой категории, как неверующий. На социальную и религиозную активность русских сектантов, в особенности старообрядцев, накладывались серьезные ограничения. Политика «терпимости» применялась только по отношению к религиям этнических меньшинств и иностранцев и только в том случае, если те не занимались прозелитизмом среди русских. В соответствии с идеологией «Святой Руси» имперское религиозное законодательство обеспечивало монополию Русской Православной церкви на миссионерство среди неправославных. Многие комментаторы отмечали, что церковь должна была дорого платить за государственный протекционизм и привилегии. Ее организационная структура была в полном подчинении у государства, развитие ее теологии душилось жесткими идеологическими функциями, а на духовенстве лежало бремя многочисленных полицейских обязанностей5.
Одно наблюдение кажется особенно важным для нашего обсуждения. Представление о единстве веры, государства и земли напоминало о себе всякий раз, когда Россия испытывала «вызов современности», то есть давление реформировать свою структуру и культуру, так чтобы они отвечали ее внутренним и внешним потребностям.
186
Обычно это осуществлялось с помощью «революции сверху». С одной стороны, это с регулярностью порождало страхи и беспокойства по поводу наблюдавшейся вестернизации — тема России, «которую мы теряем» всегда присутствовала в продолжавшемся споре между «западниками» и «славянофилами». С другой стороны, российское государство с трудом могло сочетать свои модернизаторские намерения с традиционным источником своей легитимности — ролью защитника православной идентичности Русской земли. Отсюда цикл реформ и контрреформ, причем последние обычно содержали правовые меры, направленные на сохранение связи «единства государства, православия и народа».
